Анна Малышева - Сплошной разврат

— Я сказал ему, что обо всем этом думаю. Он выслушал. Выводов не сделал.

— Но ты же не ставил вопрос так: «или — или»?

— Или я, или Светка? — Иратов расхохотался. — Таня, ты не рано впадаешь в детство?

— По-моему, поздновато, — холодно улыбнулась Ценз. — И я не вижу здесь ничего смешного. Саша при всей моей любви к нему человек очень земной. И очень прагматичный. Выгода, в хорошем смысле слова, для него — главный ориентир по жизни. Если бы ты поставил его перед выбором, ему ПРИШЛОСЬ бы выбрать тебя.

— А если нет? — усмехнулся Иратов.

— Знаешь, — задумчиво сказала Ценз, — иногда мне кажется, что не так уж ты против их романа…

Иратов хотел возразить, но Ценз как будто не заметила его протестующего жеста:

— … и все знают, что жена твоя — лучшая подружка Григорчук. Дружите, так сказать, семьями.

— Таня! — Иратов покраснел от возмущения. — Ты действительно считаешь, что я могу указывать Люде, с кем общаться, а с кем — нет?

— Ладно. — Ценз встала и подошла к двери. — Мы не союзники, я вижу. Но потом, когда у тебя начнутся неприятности, — звони. А пока подумай головой, зачем Саша нужен вашей Григорчук. Зачем?

— Странный вопрос, — пожал плечами Иратов. — Известно зачем. Любовь-морковь, ночные серенады, розы к ногам. Извини, я понимаю, как тебе неприятно это слышать.

— Не факт. — Ценз покачала головой. — Не факт. Я бы не удивилась, если бы выяснилось, что Саша — просто средство для достижения какой-то ее цели. Какой — вот в чем вопрос.

…Сегодня, узнав о том, что в голове у Трошкина все-таки наступило просветление и он решил отделаться от Григорчук, Вадим Сергеевич испытал не столько радость, сколько злорадство: а-а, я же говорил, я же предупреждал! Только — не поздновато ли? Светка не из тех, кто легко сдается.

Его тревога оказалась не напрасной. На днях на приеме в немецком посольстве Григорчук устроила Вадиму Сергеевичу безобразную сцену. Она выкрикивала какие-то невразумительные пьяные проклятия и угрозы: что-то она, оказывается, знает, что-то слышала, какие-то у нее есть страшные документы. Чушь, конечно, но очень неприятно. И совершенно, надо сказать, несвоевременно.

В последнее время Иратов все чаще думал о Трошкине с раздражением: «Он помогать мне должен, а не геморрой устраивать». По всему получалось, что Трошкин его подставил и, объясняя Светке, почему им нужно «временно» расстаться, ссылался на Иратова: «Вадим считает… Вадим настаивает…»

Еще более возмутило Иратова то, что Трошкин как бы ничего не замечает — сидит, попивает виски, ухаживает за журналисточкой… Нашел время!

…Иратовы поднялись в номер, и тут зазвонил телефон. «Светка», — подумал Вадим Сергеевич и не ошибся.

— Помнишь, — сказала она злым пьяным голосом, — ты полгода назад ездил на охоту?

— И ты сейчас пойдешь и расскажешь журналистам, как я убивал невинных зверюшек. Да?

— Зачем же нам так мелочиться? — Григорчук мерзко захихикала. — Ты, дорогой, там не только охотился, правда?

— Правда! — заорал он. — Еще и рыбачил.

— А еще? — Светкин глумливый тон ему не нравился, но он не понимал, куда она клонит.

— Я мог бы сказать, что собирал грибы и ягоды, но в апреле с дарами леса напряженка.

— А девушку помнишь, селянку-официантку? — Григорчук азартно засопела в трубку.

Иратов похолодел. Действительно, была какая-то девушка, хотя помнил он ее плохо. Вроде светленькая, бессловесная и покорная. Приходила, когда говорили, а уходя благодарила.

— Чувствую, вспомнил, — торжествуя, сказала Григорчук. — Так вот, девушка эта — моя.

— Что значит — твоя? — растерянно спросил Иратов.

— Она на меня работает. Статейки пишет. Журналистка то есть. Ты ведь журналистов любишь? Защищаешь? И правильно делаешь, потому что работа у них тяжелая. Вот ей, девушке моей, знаешь как нелегко приходится? Ездит черт-те куда, спит со всякими кандидатами в губернаторы. Кстати, и с губернаторами тоже, но тебя это пока не касается. Тебе до губернаторского кресла еще ползти и ползти, а последний га — он ведь трудный самый. Особенно если всплывают всякие мерзкие истории. Так вот, девушка моя по редакционному заданию навещает ночами нужных людей, а потом пишет об этом статьи. — Григорчук икнула и замолчала.

— И ты хочешь сказать… — начал Иратов.

— Именно. Именно-именно.

— Кто ж ей поверит? — упавшим голосом сказал Иратов.

— Ты моих журналисток не обижай, — возмутилась Григорчук. — Они у меня умные. И возможностями современной записывающей техники не пренебрегают.

— И чего ты хочешь от меня?

— Еще не знаю, — томно сказала Григорчук. — Ты пока помучайся, а я подумаю. Целую тебя крепко.

Из трубки уже давно неслись короткие гудки, а Иратов все сидел неподвижно, уставившись на телефон испуганным взглядом, как будто за пластмассовым коробом притаилось жуткое отвратительное чудовище.

Ольга Алешина с мольбой смотрела на директора дизайн-студии «Метаморфозы», то и дело показывая ему циферблат своих часов. Совещание затягивалось, а ей еще надо было успеть забрать сына из спортивной школы и завезти его в поликлинику (они всю неделю мотались туда по вечерам к врачу-ортодонту).

— Иди, Алешина, иди уже. Я скоро по полу размажусь под твоим укоризненным взглядом, — сказал, наконец, директор, и Ольга пулей вылетела из зала совещаний, забежала в свою комнату за сумочкой и уже через минуту отъехала от студии. Конечно, она опоздала — Филипп уже сидел на крыльце школы, всем своим видом изображая недовольство.

— Не ругайся на меня, — попросила Ольга сына, — во-первых, я не виновата, начальство заставило задержаться, а, во-вторых, в поликлинику мы успеваем.

Филипп залез на заднее сиденье, улегся там и захрустел яблоком.

— Ма, ничего сладенького нет?

— Нет, купим на обратном пути.

Последнее посещение поликлиники ничем не отличалось от предыдущих и растянулось на полтора часа. Сначала в регистратуре долго не могли найти карту Филиппа, потом не было врача, а когда он, наконец, появился, то тут же стал возмущаться: «Почему так поздно? Вы бы еще ночью пришли». Ольга побежала к заведующей поликлиникой, и только после вмешательства начальства врач приступил к исполнению своих обязанностей. Короче, домой они приехали уже в девятом часу.

Жалобные крики доберманихи Фроси Ольга с Филиппом услышали уже на первом этаже, когда вызывали лифт.

— Бедная собака. — Ольга опять почувствовала себя виноватой. — Ты перехвати пока что-нибудь в холодильнике, а я побегу погуляю с ней.

Когда они оказались у двери квартиры, Фрося перешла на поросячий визг, и Филипп зажал руками уши. Ольга нервно рылась в сумочке в поисках ключей, но они как в воду канули.