Татьяна Исмайлова - Три дня на расплату

Она про себя решила, что встретится с Одинцовым еще раз. После того, как пройдут сороковины Шерсткова.

— Ладно, прощай пока, друг Шурик. Про хлеб мой ты вовремя напомнил. Ты-то на выставку придешь?

Смеляков молча смотрел на Ольгу. Она напряглась — знала это молчание. Уже поднявшись со стула, снова села, не отрывая глаз от лица Смелякова.

— Шурик, ну не томи. Честное слово, никому, нигде и никогда не расскажу, пока сам не разрешишь. Ты же знаешь меня!

Смеляков встал из-за стола, плотно прикрыл дверь:

— Сегодня ночью в камере повесился Ляхов.

Ращинский уже в третий раз поднимался на губернаторский этаж, но в приемной дежурный помощник, извиняюще улыбаясь, снова не пропустил его в кабинет.

— Я еще раз тебе говорю, Минеев сам позвонил мне по прямому.

— Знаю, Николай Семенович, но после он дал поручение никого к нему пока не пропускать.

— А кто там у него?

— Сначала, когда он звонил вам, был Ткаченко. Вы, кстати, в курсе, что он с сегодняшнего дня председатель правительства? А сейчас там Сергеев. Нет-нет, не депутатский Сергеев, а милицейский, Виктор Иванович.

Ращинский присел в кресло. Он знал, с какой информацией мог быть у губернатора начальник областного УВД. Плохо, что генерал опередил его. И совсем плохо, что эта встреча проходит без его, Ращинского, участия.

Большие часы в приемной показывали без пяти час.

— Обедать будет где? — спросил он помощника, кивая на кабинетную дверь.

— У себя. Заказано на двоих.

«Так, — подумал Ращинский, — если через пять минут генерал не выйдет, можно не просиживать здесь штаны: губернатор всегда обедал точно по часам. Домой уезжал крайне редко, и не потому, что это отрывало его от работы: лишний раз видеть Клавдию стало для Минеева, особенно в последнее время, тяжелой обязанностью».

Дверь губернаторского кабинета приоткрылась, вышел, отдуваясь и вытирая платком красное лицо, генерал Сергеев.

— Привет, — кивнул он Ращинскому. — Тебя ждет, заходи.

Минеев разговаривал по телефону; увидев Ращинского, указал рукой на кресло.

— Вопрос этот не обсуждается, — холодно проговорил он. — Тебя на выставке быть не должно.

Губернатор положил трубку, минуты две молчал, явно сдерживая раздражение. Глянул на Ращинского:

— В курсе, что ночью произошло?

Тот кивнул.

— Ну, и что теперь?

Ращинский достал сигарету:

— Думаю, это нам на руку.

— Говоришь, на руку? Это было бы так, если бы проклятые негативы легли мне на руку, если бы находились у меня, а не неизвестно где. — Он ударил ладонью по столу. — Как провалились!

Глянув на телефон, по которому только что говорил с женой, Минеев желчно усмехнулся:

— Я, в отличие от тебя, Николай, не исключаю вариант, что они где-нибудь в моем собственном доме.

В соседней с кабинетом комнате отдыха со стороны коридора открылась дверь: губернатору доставили заказанный обед. Минеев глянул на часы:

— Ого, уже второй час! Пошли поедим, заодно и обсудим кое-что. А там уже на выставку пора.

В 13.30 будильник пикнул, но Анна проснулась ровно за минуту до этого. Еще немного можно полежать. Вскакивать сразу после побудки она категорически не способна. Ей обязательно нужно было перед тем, как встать с постели, пережить это состояние, когда не спишь, но еще в сладкой дреме плавно перекатываешься с одного бока на другой, растягивая тело, плечи, ноги — какое удовольствие чувствовать себя всю, до самой последней косточки!

Теперь — под душ, сначала очень горячий, почти кипяток, чтобы озноб по коже, потом — под ледяную струю. Вытираться она не любила. Накинув махровый халат, внимательно осмотрела себя в большом зеркале. Нужен парик? Наверное, не будет лишним. Вдруг на выставку придет кто-нибудь из тех, кто встречался сегодня с француженкой Анной Морель?

Через полчаса в зеркале отразился стройный силуэт высокой девушки, одетой в белые джинсы и черную шелковую рубашку. Прямые иссиня-черные волосы ниспадали вниз, заворачиваясь на плечах в тугое полукольцо. Густая челка почти до глаз, пухлые губы в яркой помаде. Мягкие, из черной кожи, туфли на низком каблуке, в тон им сумка на плече с диктофоном и удостоверением журналиста, большие, вполлица, темные очки в широкой белой оправе — порядок! Пусть не очень модно, даже совсем не модно, но выделяться ей в толпе не нужно.

На стоянке у Дома художников яблоку негде было упасть. Анна проехала квартал вниз по проспекту Победы и оставила машину рядом с гастрономом. Губернатор наверняка уже внутри здания, раз двое молодчиков дежурят у входной двери, не пропуская опоздавших.

Она подошла ближе: так и есть. Один из парней терпеливо объяснял столпившимся, что им придется подождать десять-пятнадцать минут, пока не завершится торжественное открытие выставки.

Прошло не менее получаса, и только тогда охранники, оттесняя толпу, услужливо распахнули двери. Губернатор быстро прошел к машине.

Вот он каков, Минеев. Анна с ним никогда раньше не встречалась. Но, помнится, на предвыборных плакатах четыре года назад он казался симпатичнее и стройнее.

Анна замерла: прямо к ней, улыбаясь, быстро шел Ращинский. У нее хватило выдержки не сбавить шаг. Но он даже не заметил ее, проскочил, как метеор, мимо! За спиной она услышала громкие приветствия — Ращинский просто увидел кого-то из знакомых.

Анна перевела дух и разозлилась на себя: не ожидала, что встреча так испугает.

Она оглянулась: да что ж это такое — Ращинский снова идет прямо на нее! Отстегнула сумку и, низко опустив лицо, стала искать носовой платок. Раздались хлопки дверей автомобилей — фу, наконец-то начальство уехало.

Точно эту фразу с тем же самым «фу» громко озвучила эффектная зеленоглазая брюнетка, остановившаяся рядом. Ольга Аристова, которая тоже опоздала на открытие, оглядев Анну, по-свойски спросила: «Ты кто?» Услышав, что Анна Самохина — радиокорреспондент из Москвы, обрадовалась: «Хорошо, что встретились. Давай быстренько покурим, а потом посмотрим, что там за выставка. А заодно и поедим: говорят, Маслов, это местный наш буржуй, на поминальный стол раскошелился».

Да, думала Анна, погибший сорок дней назад Шерстков действительно был талантливым фотохудожником. Вот этот портрет она бы с удовольствием купила и увезла домой. Молодая обнаженная женщина, бесспорно, хороша. Но притягивала она не ослепительной красотой и не безупречной прелестью тела — удивляла счастливая отрешенность лица, освещенного солнцем, блики которого переливались в густой белокурой волне длинных волос. Работа называлась «Гармония».

— Нравится?

Рядом остановился невысокий парень с телекамерой.

— Встаньте-ка вот так, чуть развернитесь ко мне и продолжайте смотреть на портрет. И очки, пожалуйста, снимите.