Элен Гремийон - Кто-то умер от любви

Мадам Мерло помахала мне вслед из окошечка в своей двери. Глядя на колыхнувшуюся занавеску, я подумала, что когда умирает последний член семьи, его кончина уже не требует писем с соболезнованиями. Из-за этой истории с пролитым кофе я напрочь забыла сообщить ей о своем переезде, но, по крайней мере, нам хоть не пришлось говорить о маме. Похоже, мадам Мерло была склонна к жалостным утешениям не больше моего; ну и тем лучше.

Вечером, войдя в подъезд, я с удивлением обнаружила, что мой почтовый ящик пуст. Значит, с соболезнованиями покончено? Да, мамочка, недолго музыка играла. Но едва я отперла дверь квартиры, как у меня запершило в горле от непривычных запахов уборки: все лежало на своих местах, грязная посуда, к которой у меня не хватало духу подступиться уже много дней, отмыта до блеска, белье выстирано и отглажено, кровать застелена белоснежными простынями. Дверь в комнату была открыта, и там мерцал какой-то неверный, мигающий свет. Неужели ко мне наведался призрак матери? Вот сейчас я войду, и она мне улыбнется…

Но нет, это всего лишь светился экран телевизора с выключенным звуком. Мадам Мерло! Отчищенный пуловер висел на самом виду, на ручке платяного шкафа, а полученные письма были сложены на столе. Меня захлестнуло смешанное чувство разочарования и благодарности; подступившие слезы наверняка растопили бы его, но тут мое внимание привлекло одно из писем — гораздо толще всех остальных и в конверте большего размера. Я вскрыла его: да, там было именно то, что я предполагала. Снова он. Луи продолжал свою историю с того места, где оборвал ее в прошлый раз.

«Мы с Анни учились в одной школе. Школа представляла собой единый комплекс, но за этой внешней демократией крылись твердые устои замшелой морали, и диктуемое ею раздельное обучение соблюдалось весьма строго. Девочки занимались на нижнем этаже, мальчики — на верхнем. В результате этого целомудренного распорядка мне случалось много дней подряд не видеть Анни; я только и мог представлять себе, как она задумчиво приподнимает кончиками пальцев свои длинные ресницы, как идет между рядами парт, когда учитель вызывает ее к доске, и чувствовал себя счастливым, если снизу вдруг доносился ее кашель.

До чего же я ненавидел эти этажи! Ненавидел тем более остро, что ситуация не всегда была такой. Прежде на верхнем этаже учились девочки. Моему кузену Жоржу повезло: он еще успел всласть налюбоваться девичьими трусиками — белыми, розовыми, голубыми, — когда их обладательницы вприпрыжку сбегали по лестнице, а он, затаившись внизу, смотрел на эту радугу, чудесным образом низвергавшуюся сверху в любое время года. Увы, как часто бывает, мое поколение пострадало от глупости предыдущего. Это бесстыдное подглядывание не ускользнуло от внимания директрисы, мадемуазель Э., и закончилось тем, что наш класс сослали на второй этаж, велев притом снимать башмаки у входа в школу, чтобы не топать над головами девочек, и теперь уже они в свой черед подглядывали снизу и высмеивали наши дырявые носки, пока мы, толкаясь и отпихивая друг друга, гурьбой мчались во двор. Важно было успеть туда раньше других: самый проворный считался победителем; разумеется, это не сулило никакой материальной выгоды, но в нашем возрасте моральная победа — особенно на глазах у девчонок — была куда важней. Количество синяков и шишек, получаемых в этих свалках, могло бы встревожить мадемуазель Э., но она так и не отменила своего решения, ставя приличия выше нашей безопасности.

Я тоже безрассудно стремился к первенству вплоть до того благословенного дня, когда этот ненавистный распорядок все же сыграл мне на руку. Финалом очередного рыцарского подвига стал, вместо чаши Грааля, перелом голени, который обрек меня на многонедельную неподвижность. Но поскольку грех всегда избирает окольные пути, мой Грааль явился на следующий же вечер прямо ко мне в комнату. Анни — под тем предлогом, что она чуть ли не каждый день заходит после уроков за матерью в нашу галантерею, — добровольно вызвалась носить мне домашние задания. С этим заявлением она и встала из-за парты, высокомерно игнорируя дурацкое ржание и насмешки всего класса, аттестующие ее „моей невестой“, то есть именно той, кем я мечтал ее сделать. Она действительно стала приносить мне задания каждый вечер. Я никогда еще не виделся с Анни так часто и лежал перед ней как последний дурак в блаженном оцепенении, не в силах двинуть ни больной ногой, ни здоровой рукой.

Мне следовало бы задержать ее, ведь мы виделись всего несколько минут, она — не зная, где сесть, я — не зная, куда смотреть. Мы оба достигли возраста, когда начинаешь чувствовать свое тело: она гордо несла свое, а я о нем только мечтал.

Я ужасно боялся, что ей скоро надоест эта скучная обязанность и она передоверит ее кому-нибудь другому. И тут меня осенило: сославшись на некое домашнее задание, я попросил мать принести мне из библиотеки книги по живописи и, в нетерпеливом ожидании прихода Анни, погрузился в чтение этих опусов. Я надеялся, что, говоря с ней о ее любви к живописи, смогу пробудить у нее любовь к себе.

Теперь фарфоровых кукол сменили женщины-художницы: они стали моими новыми посредницами в этой любовной истории, которую я еще не умел выразить словами. Я в мельчайших подробностях рассказывал Анни их биографии, и она внимательно слушала, ничуть не удивляясь тому, что я столько всего знаю; победа была достигнута, короткие минуты встреч превратились в часы.»

Нет, решительно, это невозможно, отправитель снова ошибся адресом. Необходимо разыскать этого типа и сообщить ему, что его письма приходят не туда. Но я не видела никакого способа добраться до него, не могла отослать ему назад его письма, ведь он нигде не указал своих координат. Письмо не было подписано, в нем говорилось о каком-то Луи, вот и все, но где же фамилия?

Кроме того, меня смущало еще одно обстоятельство: да письма ли это? Не похоже, — в них отсутствовало обращение «мадемуазель» или «дорогая Камилла». На первой странице сверху не было ни даты, ни места отправления. И вообще текст выглядел так, будто этот Луи писал в пустоту, а не конкретному человеку.

Внезапно меня заставил вздрогнуть телефонный звонок. Господи, кому я понадобилась среди ночи?

Это был Пьер.

Я с большим трудом узнала по еле слышным звукам голос своего брата, который спрашивал, понимаю ли я, что мы с ним теперь сироты. Это слово смело все на своем пути. Ему никак не удавалось заснуть. Мне удавалось. Может, я привезу ему пачку сигарет? Да, конечно.

Я не стала читать ему нотации, момент был неподходящий. К тому же мне тоже хотелось курить, а я еще утром выбросила пачку — кажется, последнюю.