Елена Яковлева - Уйти красиво

У него оставался один вариант. Он спустился в метро, купил там жетон для таксофона и позвонил Лешке Дубову, в сущности, надеясь на чудо, поскольку тот, как и всякий солидный начальник, был просто неуловим.

Слава Богу, трубка отозвалась по-комсомольски задорным Лешкиным голосом:

— Дубов слушает!

Поздняков готов был расцеловать залапанную трубку таксофона, еще хранящую следы чужого дыхания.

— Дубов, выручай! — От радости Поздняков выдал фальцетом петуха. — У меня эвакуаторы угнали машину, возиться с этим времени пока нет, а дел невпроворот. Может, найдешь мне какую-нибудь развалюху, у тебя же на заводе целый автопарк.

— Автопарк-то — автопарком… — неопределенно промолвил Дубов. — Знаешь что, бери лучше мою «Вольво», по крайней мере, если вляпаешься на ней в какую-нибудь историю, мне меньше хлопот будет. А то знаю я тебя, старого бродягу.

— А не жалко? — ехидно поинтересовался Николай Степанович.

— Жалко, конечно, — признался Дубов и философски добавил: — Будем считать это изживанием собственнических чувств.

— Я смотрю, ты так настроен, что только обрадуешься, если я твою иностранку где-нибудь грохну, — усмехнулся Поздняков.

— Ладно, не слишком-то храбрись, а то передумаю. — И Дубов дал отбой.

Поздняков довольно потер руки.

К дому на «Соколе», в котором проживал Влад Ольшевский, Поздняков на этот раз подъехал с помпой — на новом синем «Вольво» Дубова. Тот проявил недюжинное самообладание и выдержку в борьбе с пресловутым чувством собственника. Ни один мускул не дрогнул на его некрасивом, но мужественном лице. Расставаясь со своей сияющей красавицей, он только и сказал:

— Не слишком гоняй, лихач, две утраты одновременно — автомобиля и закадычного приятеля — мне не пережить.

Поздняков оценил мрачный юмор Дубова и пообещал:

— Буду ездить со скоростью велосипеда.

Дубов махнул рукой, очевидно, мысленно прощаясь навек с дорогой иномаркой и размышляя, что важнее в жизни: дружба или респектабельность.

Выруливая на стоянку перед домом Ольшевского, Поздняков сбросил газ, наслаждаясь послушанием автомобиля, тихо крадущегося на минимальной скорости, подобно умному и сильному животному. Дав себе слово, что, разговаривая с Ольшевским, он будет стоять у окна, не спуская глаз с оставленной машины, Поздняков припарковался, вышел, тщательно запер дверцу, заодно проверив остальные. Он и к подъезду шел оглядываясь, точно покидал не автомобиль, а любимую женщину, желая продлить печальный миг расставания.

Как назло, лифт в доме не работал. То ли с утра его уже успели сломать, то ли просто отключали на ночь, рассуждая на известный манер: нормальные люди в это время должны давно сидеть дома, а гуляки дотопают на своих двоих — в другой раз наука им будет. Поздняков, чертыхаясь, поплелся наверх, подволакивая ногу и от нечего делать представляя себя обмороженным альпинистом, штурмующим Эверест. Что ни говори, а шестой этаж.

Прежде чем позвонить в дверь нужной квартиры, он бросил тревожный взгляд в окно лестничной площадки: породистая иностранка скромно и преданно стояла внизу, благородно демонстрируя свои идеальные формы в свете тусклого фонаря.

На звонок никто не ответил, — больше того, Поздняков, сколько ни напрягал слух, так и не смог услышать ни малейшего шороха или какого-либо иного намека на присутствие в квартире живых существ. Поздняков нажал на звонок еще раз, третий, холодея от мысли, что он может надолго потерять след Ольшевского — вдруг тот испугался и подался в бега? На всякий случай подергал рукой дверь, и та, тихо скрипнув, медленно подалась вовнутрь. Это обстоятельство не понравилось Позднякову еще больше, чем отсутствие всякой реакции на его звонки.

Поздняков боком протиснулся в образовавшуюся щель и, стараясь ничего не задеть, медленно двинулся вперед. Беззвучно войти у него не получилось, потому что в прихожей он едва не растянулся, споткнувшись о брошенные на полу туфли.

«Не хватало только для полного счастья вторую ногу сломать», — подумал он, прогоняя неприятные предчувствия.

У бывшего следователя Николая Степановича Позднякова имелся какой-никакой опыт вторжений в такие незапертые квартиры. Как правило, ничего хорошего они не обещали, наоборот, массу неприятных сюрпризов, вроде остывших трупов.

В комнате кто-то сидел на стуле, но в сумраке нельзя было разобрать, кто именно. Сыщик пошарил рукой по стене, нащупал выключатель и врубил свет — такой яркий, что сам от неожиданности вздрогнул.

На стуле сидел Ольшевский в красном халате. Лицо его невозможно было рассмотреть из-за надетого ему на голову целлофанового пакета, успевшего изрядно запотеть. Отметив, что манекенщик привязан к стулу веревкой, Поздняков первым делом бросился освобождать несчастного от пакета.

Утреннего красавчика было не узнать. Теперь его лицо представляло собой сплошной огромный кровоподтек. Глаза его глубоко запали, рот широко раскрылся в немом призыве о помощи. То ли Поздняков разминулся буквально в минуте с теми, кто так вдохновенно разукрасил манекенщика, то ли пакет был надет на него неплотно, то ли Ольшевский оказался удивительно живучим. Судорожно глотнув воздух, несчастный приоткрыл совершенно бессмысленные глаза и надсадно закашлялся. Изо рта у Ольшевского потекла пена, как из огнетушителя, грудь его ходила ходуном.

Развязав манекенщика, Поздняков, изрядно поднатужившись, потащил его на тахту. Парень оказался тяжелым. Сыщик распахнул окна, впустив в комнату свежий вечерний воздух, а с ним — и шорох листьев. Похлопал Ольшевского по щекам, подумывая, а не вызвать ли для верности «скорую». К счастью, парень начал постепенно розоветь, по крайней мере в тех местах, где у него не было синяков, потом взгляд его стал более осмысленным и сосредоточился на Позднякове. Сыщик прочитал в нем мучительное узнавание.

— Ну что, получше стало? — осведомился он, усаживаясь на край тахты рядом с Ольшевским.

В ответ тот снова закашлялся, но теперь уже не так надсадно.

— Ты, случайно, не делал себе ингаляцию от насморка? — поинтересовался Поздняков, рассматривая веревки, брошенные на пол. Они были плотными, синтетическими, и от них на голых руках Ольшевского остались ярко-красные полоски.

Манекенщик не был готов к тому, чтобы оценить тонкий поздняковский юмор. Он закатил глаза и, повернувшись на бок и подтянув ноги к животу, застыл в позе эмбриона.

Поздняков, взяв его за руку, посчитал пульс и, оставшись довольным своим подсчетом, оставил спасенного бедолагу отдыхать. Сам же двинулся на кухню, чтобы сварганить Ольшевскому чего-нибудь взбадривающего. Нашел в холодильнике початую бутылку коньяка, извлек зубами затычку. В очередной раз выглянул в окно, с радостью зафиксировав, что дубовская «Вольво» на прежнем месте. Теперь можно было спокойно заняться избитым манекенщиком.