Irene - Эфффект линзы

Через двадцать минут Маша закончила, протянув мне исписанную бумагу.

— Спасибо, Маш, выручила. Тебя точно ничего не беспокоит? Может, хочешь о чем-то поговорить?

Ее глаза мгновенно стали огромными от испуга, она отчаянно замотала головой.

— Не, все хорошо, Кирилл Петрович…

— Ладно. Если вдруг захочешь — заходи в любую минуту. Я тут постоянно торчу…

Она улыбнулась, обхватив себя руками, будто ей внезапно стало холодно, и ушла. Я тяжело вздохнул и закрыл лицо руками. В кабинет заглянула Юля, дежурившая все время под дверью.

— Что там?

Я покачал головой.

— Да, Юль, похоже, приплыли. Ну, если бы она истерила, манерничала или что-то о бренности бытия сказала… или хотя бы упомянула о Литвиненко — я бы не так волновался, — я покрутил ручку. — Но она отнекивается. «Все хорошо».

— Это плохо?

Я с уверенностью кивнул.

— Когда в глазах такой страх и печаль — вообще ужасно. Если она это сделает, то сделает уверенно, наверняка. Ей не нужна показуха и пафосное спасение.

— Что же делать?

Я забрал из ее рук классный журнал и открыл на странице с номерами телефонов родителей.

— Будем думать…

Я звонил матери Маши Карасевой раз десять, но ни мобильный, ни домашний телефон не отвечали — создалось впечатление, что они и вовсе были указаны в журнале неправильно. В конце концов, мое терпение лопнуло и я поехал к ним в гости.

Машин дом стоял на отшибе, почти на окраине шахтного поселка. До нашей школы, находившейся практически в центре города, девочке приходилось ехать на маршрутке или, хуже того, на рабочем автобусе в компании с подвыпившими после смены шахтерами. Район был на редкость убогим. Поднимаясь по улице, я не заметил ни одного ребенка или хотя бы школьника — возможно, родители не выпускали их гулять с наступлением сумерек, а может быть, их тут просто не было. Я поднялся на четвертый этаж и позвонил в дверь.

Внешность матери Карасевой меня удивила. Мне открыла высокая полная женщина с практически неподвижным лицом, а ее короткая стрижка была уложена так идеально, что казалась париком. От нее настолько веяло суровостью и решительностью, что, даже не зная наверняка, я бы и так догадался — она работает в органах… а конкретно — в налоговой инспекции.

— Здравствуйте. Меня зовут Кирилл Петрович Сафонов, я из Машиной школы, психолог. Я вам звонил, но телефон…

— До меня тяжело дозвониться, все трезвонят целыми днями, — нетерпеливо перебила она и первой протянула мне руку. — Ольга Геннадьевна. Я скоро ухожу, на работу вызвали, так что у вас несколько минут. Устроит?

Я чуть не поперхнулся и кивнул. Меня подавляла эта властность в каждом взгляде. Несколько секунд она не двигалась, размышляя, стоит ли меня впускать в квартиру, но потом все же отступила. Гостиная, куда я попал из узкого и темного коридора, выглядела ничуть не лучше — темно-красные обои и массивные бордовые шторы с бахромой никак не способствовали расслаблению. Даже шикарный диван в углу комнаты выглядел как-то неуютно. У меня все не вязалось в голове — как, работая на такой престижной и хорошо оплачиваемой должности, Карасева-старшая не переехала ближе к центру, а упрямо продолжала жить с дочерью у черта на куличках? По-видимому, ее мало что интересовало, кроме бесконечной работы.

— Давайте сразу по существу, — заявила Ольга Геннадьевна, едва я успел набрать воздуха, чтобы начать разговор. — Что случилось?

— Понимаете, мы проводили тесты, и результаты Маши меня беспокоят.

— Какие тесты? — она уставилась на меня с раздраженно-удивленным выражением лица, скрестив руки на груди.

— Психологические.

Уголки ее рта скептически изогнулись, будто слово «психологические» звучало очень глупо, а я был всего лишь сумасшедшим, решившим отнять несколько мгновений ее драгоценного времени из праздного любопытства.

— И что же с ней не так?

Я беспокойно оглянулся на дверь во вторую комнату.

— А где Маша сейчас? Поздно уже…

— У бабушки, помогает по хозяйству. Так что там с тестами, Кирилл Петрович?

Обычно людей пугать нельзя. Иначе у них может случиться сердечный приступ или нервный срыв. Но иногда очень хочется, может быть, тогда лицо человека приобретет взволнованный, естественный, попросту человеческий вид.

— В общем, у вашей дочери высокий уровень тревожности. И склонность к суициду.

Мне казалось, что услышать такую новость о своем ребенке должно быть страшно.

— А-а-а… Я думала, она по учебе отстает… — протянула Ольга Геннадьевна. — И что?

И ЧТО?!

— Это плохо, — вздохнув, констатировал я. — В общем, я пришел кое-что проверить. Мне бы хотелось посмотреть ее компьютер. Для того, чтобы узнать о ней чуть больше, и как-то помочь.

На несколько секунд она опять погрузилась в размышления, недоверчиво рассматривая мое лицо, но, убедившись, что я не шучу и не собираюсь уходить, прежде чем исполню свою миссию, все же сдалась:

— Ну ладно, смотрите, только не пойму, что вы там хотите найти…

Я не стал больше обращать на нее внимания. Зайдя в Машину комнату, я вдруг почувствовал себя в далеком прошлом. Кружевные накидки на подушках, изящный маленький веер на ночном столике, на стене — портрет грустной девушки в старой деревянной раме, а в дальнем углу, над компьютером, — и вовсе висело потертое матерчатое полотнище с каким-то гербом. Я присмотрелся — огромный орел был мастерски вышит крестиком. Ольга Геннадьевна щелкнула кнопкой на системном блоке, усевшись рядом со мной, и пока система загружалась, внимательно рассматривала меня, от чего я чувствовал себя совсем неуверенно.

Рабочий стол был без картинки. Обрадовало то, что в таком заброшенном районе существовал интернет. Открыв браузер, я полез в журнал посещений. Маша не часто пользовалась сетью, но все-таки у нее была пара любимых страниц. В основном, она сидела в одной из соцсетей, я кликнул на строчке с ее профайлом и, как и предполагалось, ни пароля, ни и-мейла не потребовалось — прошлый раз Маша забыла завершить сеанс.

Ее страница выглядела весьма странно. Несмотря на то, что некоторые сообщения со стены датировались позапрошлым годом, их было удручающе мало, как и друзей. Я полез в их список и с удивлением обнаружил, что ее зафрендили несколько обычных рекламных ботов. Другие пользователи скрывались под никами и аватарами-картинками, так что среди них, вполне возможно, были и ее реальные друзья, правда, идентифицировать их я никак не мог. В списке ее любимых аудиозаписей значились многие классические произведения, но все, как одно, минорные и трагические. Внизу нашлось несколько песен «Сплина», Найка Борзова, «Алисы», «Океана Эльзы», но и тут ничего радостного меня не ожидало — когда-то я и сам слушал такое, под печальное настроение. В заметках я обнаружил несколько стихотворений — правда, без обозначения авторства: