Александр Дюма - Полина

— Вы ошибаетесь, — отвечала графиня, — если я любила — не люблю больше; если сожалею — то только о матери.

— Ах, Полина! Полина! — воскликнул я. — Правду ли вы говорите? Не обманываете ли меня? Боже мой! Боже мой!

— Неужели вы думаете, что я способна купить ваше покровительство ложью?

— О! Боже меня сохрани!.. Но откуда же взялась ревность вашего мужа, потому что только ревность может довести до подобного злодейства.

— Послушайте, Альфред, когда-нибудь я должна открыть вам эту страшную тайну: вы имеете право знать ее. Сегодня вечером вы ее узнаете; сегодня вечером вы прочтете в душе моей; сегодня вечером вы будете располагать более, нежели моей жизнью, — будете располагать моей честью и честью моей фамилии; но с условием…

— Каким? Говорите: я принимаю его заранее.

— Вы никогда не будете говорить мне о любви; а я обещаю вам не забывать, что вы меня любите. — Она протянула мне руку, я поцеловал ее с почтением.

— Садитесь, — сказала она, — не будем говорить об этом до вечера… Но что вы сегодня делали?

— Я искал небольшой домик, простой и уединенный, в котором вы были бы свободны, были бы полной хозяйкой, потому что вам нельзя оставаться в гостинице.

— И вы нашли его?

— Да! В Пиккадили. Если хотите, мы поедем посмотреть его после завтрака.

— Берите же вашу чашку.

Мы напились чаю, сели в карету и поехали осмотреть наш дом.

Он был невелик, с зелеными жалюзи, с садиком, наполненным цветами, настоящий английский домик в два этажа. В нижнем этаже были общие покои. Первый этаж предназначался для Полины, а второй для меня.

Мы вошли в ее покои; они состояли из передней, гостиной, спальни, будуара и кабинета, в котором было все, что нужно для музыки и рисования. Я открыл шкафы: в них уже лежало белье.

— Что это? — спросила Полина.

— Когда вы поступите в пансион, — отвечал я, — вам понадобится это белье. Оно помечено вашими инициалами "П" и "Н": Полина де Нерваль.

— Благодарю, брат, — сказала она, пожимая мне руку. В первый раз она назвала меня этим именем после нашего объяснения; но на этот раз это не показалось мне неприятным.

Мы вошли в спальню; на постели лежали две шляпки, сделанные по последней парижской моде, и простая кашемировая шаль.

— Альфред! — сказала мне графиня, замечая их. — Я должна была одна войти сюда, чтобы найти все эти вещи. Мне стыдно, что я заставила вас столько хлопотать о себе… Я не знаю, прилично ли это, если я приму ваши подарки…

— Вы отдадите мне деньги за все это, когда получите плату за свои уроки, — прервал я. — Брат может ссужать сестру.

— Он может даже дарить ей что-нибудь, если он богаче ее; и в этом случае тот, кто дарит, — счастлив.

— О! Вы правы! — обрадовался я. — И ни один порыв нежности моего сердца от вас не ускользнет… Благодарю… благодарю…

Потом мы прошли в кабинет. На фортепьяно лежали новейшие романсы Дюшанж, Лаббара [7] Лаббар Теодор (1805–1870) — виртуоз игры на арфе, композитор, профессор Парижской консерватории. Написал более ста произведений для арфы: фантазии, дуэты и вокальные произведения. и Плантада [8] Плантад Чарльз Генри (1764–1839) — композитор. Написал сонаты для арфы, романсы, мессы и несколько комических опер, самые известные из них — "Palma" и "Zoe". ; самые модные отрывки из опер Беллини [9] Беллини Винченсо (1801–1835) — итальянский композитор, романтик, способствовал развитию искусства бельканто. , Мейербера [10] Мейербер Жак Либман (собств. имя Бер, 1791–1864), известный в свое время композитор, особенно прославившийся оперой "Роберт-Дьявол". и Россини [11] Россини Джоаккино (1792–1868) — итальянский композитор. . Полина раскрыла одну тетрадь и глубоко задумалась.

— Что с вами? — спросил я, увидев, что глаза ее остановились на одной странице, и она словно забыла о моем присутствии.

— Странная вещь, — бормотала она, отвечая и на свою мысль и на мой вопрос, — не более недели прошло, как я пела этот самый романс у графини М…, тогда у меня была семья, имя, жизнь. Прошло восемь дней… и ничего этого уже нет… — Она побледнела и скорее упала, чем села в кресло. Можно было подумать, что она умирает. Я подошел к ней, она закрыла глаза; я понял, что она вся погружена в свои воспоминания. Я сел подле нее и, положив ее голову на свое плечо, сказал:

— Бедная сестра!..

Тогда она начала плакать; но на этот раз без конвульсий, без рыданий; это были слезы грустные и молчаливые; слезы, которые приносят облегчение, которым следует дать полную волю. Через минуту она открыла глаза и улыбнулась.

— Благодарю вас, — сказала она, — что вы дали мне поплакать.

— Я не ревную больше, — ответил я.

Встав, она спросила меня, есть ли здесь второй этаж.

— Да, и расположен так же, как и этот.

— Будет ли он занят?

— Это вы решите.

— Надо принять со всей ответственностью положение, в которое поставила нас судьба. В глазах света вы — мой брат и, естественно, должны жить в одном доме со мной; ведь все решили бы, что это странно, если бы вы стали жить в другом месте. Эти покои будут ваши. Пойдемте в сад.

Это был зеленый ковер с клумбами цветов. Мы обошли его два-три раза по песчаной аллее, потом Полина подошла к кустам роз и набрала букет.

— Посмотрите на эти бедные розы, — сказала она, возвратившись, — как они бледны и почти без запаха. Не правда ли, они имеют вид изгнанников, которые томятся по своей родине? Мне кажется, они тоже имеют понятие о том, что называется отечеством, и страдают.

— Вы ошибаетесь, — сказал я, — эти цветы здесь родились; здешний воздух им привычен; это дети туманов, а не росы, и более яркое солнце сожгло бы их. Впрочем, они созданы для украшения белокурых волос и будут в гармонии с матовым цветом лица дочерей севера. Для вас, для ваших черных волос нужны те пламенные розы, которые цветут в Испании. Мы поедем туда искать их, когда захотите.

Полина печально улыбнулась.

— Да, — сказала она, — в Испанию… в Швейцарию… в Италию… куда угодно… исключая Францию… — Потом она продолжала идти, не говоря более ни слова, машинально обрывая лепестки роз и бросая их на дорожку.

— Но неужели вы навсегда потеряли надежду туда возвратиться? — спросил я.

— Разве я не умерла?

— Но переменив имя…

— Надо переменить и лицо.

— Итак, это ужасная тайна?

— Это медаль с двумя сторонами, у которой с одной стороны — яд, а с другой — эшафот. Я должна открыть вам все, и чем скорее, тем лучше. Но расскажите мне прежде, каким чудом Провидение послало вас ко мне?

Мы сели на скамью под величественным платаном, который своей вершиной закрывал часть сада. Начал я свою повесть с самого приезда в Трувиль. Рассказал ей, как был застигнут бурей и выброшен на берег; как, отыскивая убежище, набрел на развалины аббатства; как, разбуженный шумом двери, увидел человека, выходившего из подземелья; как этот человек зарыл что-то под камнем, и как я оказался с тех пор связанным тайной, которую решил разгадать. Потом рассказал ей о путешествии в Див, о полученной там роковой новости, об отчаянном намерении увидеть Полину еще раз; об удивлении своем и радости, когда узнал под смертным саваном другую женщину; наконец, о ночном путешествии, о ключе под камнем, о входе в подземелье, о счастьи и радости, которые я испытал, когда нашел ее. Я рассказал ей все это с тем выражением, которое говорило о моей любви больше, чем могли бы сказать самые пылкие признания. Я был счастлив и вознагражден тем, как она слушала меня. Я видел, что этот страстный рассказ передал ей мои чувства, и что мои слова и интонации голоса, полные страсти, тронули ее сердце. Когда я закончил, она взяла мою руку, пожала ее, не говоря ни слова, и некоторое время смотрела на меня с чувством ангельской признательности. Потом прервала молчание: