Александр Дюма - Полина

Остаток дня и часть ночи прошли в приготовлениях. Я лег в два часа и приказал слуге разбудить себя в шесть.

Он исполнил в точности данное ему приказание. Это был такой человек, на которого я мог положиться, один из старых слуг, встречающихся в немецких драмах, таким отцы завещают своих сыновей, его и я унаследовал от отца. Я отдал ему письмо, адресованное доктору с приказанием отвезти его самому в Лондон, если я буду убит. Двести долларов, данные мной, были назначены на расходы в дороге. Если ехать не придется, он оставит их себе в виде награды. Я показал ему, кроме того, ящик, где хранилось прощальное письмо к матери, которое он обязан был отдать ей, если бы судьба мне не благоприятствовала. Он должен был приготовить почтовую карету к пяти часам вечера, и если в пять часов вечера я не возвращусь, отправиться в Версаль, чтобы узнать обо мне. Приняв эти меры предосторожности, я сел на лошадь, и в девять часов без четверти был с секундантами на месте. Это были, как мы условились, два гусарских офицера, совершенно не знакомые мне, которые, однако, не задумываясь согласились оказать мне услугу. Для них достаточно было знать, что это дело, в котором пострадала честь одной благородной семьи, и они согласились, не задав ни одного вопроса… Только французы могут быть всякий раз, когда этого требуют обстоятельства, самыми храбрыми или самыми скромными из всех людей.

Мы ожидали не более пяти минут, когда граф приехал со своими секундантами. Мы стали искать удобное место, и вскоре нашли его, благодаря нашим свидетелям, привыкшим находить такие места. На месте мы объяснили этим господам свои условия и просили их осмотреть оружие. У графа были пистолеты работы Лепажа, у меня работы Девима, те и другие с двойным замком и одного калибра, как, впрочем, почти все дуэльные пистолеты.

Граф сохранил репутацию храброго и вежливого человека, он хотел уступить мне все преимущества, но я отказался. Решено было, чтобы жребий назначил место и порядок выстрелов, расстояние должно было составить двадцать шагов. Барьер для каждого из нас был отмечен другим заряженным пистолетом, чтобы мы могли продолжать поединок на тех же условиях, если бы ни одна из двух первых пуль не была смертельной.

Жребий благоприятствовал графу два раза кряду: он имел право сначала выбора места, потом первенства. Он тотчас стал против солнца, избрав по доброй воле самое невыгодное положение. Я заметил ему это, но он поклонился, отвечая, что так как жребий назначил ему выбор, то он хочет остаться на своем месте; я занял свое.

Когда секунданты заряжали наши пистолеты, я имел время, чтобы рассмотреть графа, и должен сказать, что он постоянно сохранял холодное и спокойное лицо абсолютного храбреца; он не произнес ни одного слова, не сделал ни одного движения, которые не согласовались бы с приличиями. Вскоре свидетели подошли к нам, подали каждому по пистолету, другие положили у наших ног и отошли. Тогда граф снова предложил мне стрелять первому, я вновь отказался. Мы поклонились, каждый своим секундантам, потом я приготовился к выстрелу, защитив себя насколько возможно и закрыв нижнюю часть лица прикладом пистолета, дуло которого закрывало мою грудь между рукой и плечом. Едва я успел предпринять эти меры предосторожности, как секунданты поклонились нам, и старший из них подал сигнал, воскликнув "Пали!". В то же мгновение я увидел пламя из пистолета графа и почувствовал двойное сотрясение в груди и руке. Пуля повстречала дуло пистолета и, отскочив, ранила меня в плечо. Граф, казалось, удивился, видя, что я не падаю.

— Вы ранены? — спросил он, делая шаг вперед.

— Ничего, — ответил я и взял пистолет в левую руку.

Теперь моя очередь. Граф бросил разряженный пистолет, взял другой и встал на место.

Я прицелился медленно и хладнокровно, потом выстрелил. Сначала я думал, что дал промах, потому что граф стоял неподвижно и даже начал поднимать второй пистолет. Но прежде чем дуло пришло в горизонтальное положение, судорожная дрожь овладела им, он выронил оружие, хотел что-то сказать, но кровь хлынула горлом, и он упал замертво: пуля прострелила ему сердце.

Секунданты сначала подошли к графу, потом ко мне Между ними был хирург, я просил его оказать помощь моему противнику, которого считал только раненым.

— Это бесполезно, — отвечал он, качая головой, — теперь ему не нужна ничья помощь.

— Исполнил ли я все обязанности чести, господа? — спросил я у них.

Они поклонились в знак согласия.

— В таком случае, доктор, я попрошу вас, — сказал я, скидывая одежду, — перевязать чем-нибудь мою царапину, чтобы остановить кровь, потому что я еду сию же минуту.

— Кстати, — спросил меня старший из офицеров, когда хирург закончил свою перевязку, — куда отнести тело вашего друга?

— В улицу Бурбонов N 16-й, — отвечал я, невольно улыбаясь простодушию этого храброго человека, — в дом господина Безеваля.

При этих словах я вскочил в седло. Лошадь вместе с лошадью графа держал гусар. Поблагодарив в последний раз этих господ за их присутствие, я простился и поскакал в Париж.

Я приехал вовремя, мать моя была в отчаянии. Не видя меня за завтраком, она вошла в мою комнату, и в ящике бюро нашла письмо, которое я написал ей.

Я вырвал из рук матери письмо и бросил его в огонь вместе с другим, предназначенным для Полины. Потом обнял ее, как обнимают мать, не зная, когда с ней увидятся, с которой расстаются, может быть, навсегда.

Через восемь дней после сцены, рассказанной мною, — продолжал Альфред, — мы сидели в нашем маленьком домике в Пикадилли и завтракали за чайным столом один против другого. Вдруг Полина, читавшая английскую газету, ужасно побледнела, выронила ее из рук, вскрикнула и упала без чувств. Я звонил из всех сил, горничные сбежались; мы перенесли ее в спальню, и пока ее раздевали, я вышел, чтобы послать за доктором и посмотреть в газете, что послужило причиной ее обморока. Едва я раскрыл ее, как взгляд мой упал на эти строки, переведенные из "Французского курьера":

"Сейчас мы получили странные и таинственные подробности о дуэли, происходившей в Версале и имевшей причиною, как кажется, сильную, таинственную ненависть.

Третьего дня, 5 августа 1833 года двое молодых людей, по-видимому, принадлежащих к парижской аристократии, приехали в наш город, каждый со своей стороны, верхом и без слуг. Один из них отправился в казармы на Королевской улице, другой — в кофейню Регентства. Там он просил двух офицеров сопровождать его на место дуэли. Каждый из соперников привез с собой оружие. По условиям поединка противники выстрелили один в другого на расстоянии двадцати шагов. Один из них был убит, другой, имени которого не знают, уехал в ту же минуту в Париж, несмотря на серьезную рану в плечо, полученную им.