Эшли Дьюал - У истоков Броукри (СИ)

— Да.

— Не буду вас задерживать! И жду на своих лекциях.

Непременно! Лишь бы только не в первом ряду. Я проворачиваюсь на носках и иду в сторону главного холла, где так же светло, как и на улице, благодаря огромным окнам во всю стену. Меня ослепляют утренние лучи. Я прикрываю пальцами глаза и выдыхаю, как никогда ощущая себя отчужденной. Пустота такая родная, но даже родственники могут и умеют обижать. Уж я-то знаю. В такой тишине и любимые стены становятся клеткой.

Прихожу в зал, где растянуты в ряд кресла с красными, мягкими спинками. Выбор у меня огромный, и я долго вожу взглядом по местам, решая, куда же мне приземлиться. В итоге я останавливаюсь на самом дальнем ряду, в углу. Сажусь и лихо водружаю руки на подлокотники, спустившись по креслу, как по горке. Что ж, когда-нибудь зал заполнится, и я перестану чувствовать себя глупо.

Проходит минут двадцать, когда первый студент заходит в зал. Еще через десять или пятнадцать минут не остается ни одного свободного места. Лиз находит меня с легкостью, ведь знает, как я люблю прятаться в углу. Подруга бледна, то ли от ужаса, то ли от шока, и мне становится не по себе. Я выпрямляюсь.

— Что случилось?

— Они приехали.

— И что? — не понимаю я. — Мы и так знали об этом.

— Просто они совсем не такие. Они…, - Лиз моргает пару раз и смотрит на меня, вне себя от удивления, — я уронила книги, когда поднималась по ступеням. Один из них вдруг остановился и помог мне.

Я почему-то усмехаюсь, прикрыв пальцами губы.

— И теперь ты в шоке, — шепчу я, таинственным голосом, — какой кошмар! Нужно как можно скорее найти его и наказать, ведь дикари не должны быть воспитанными.

— Не смешно, Дор.

— Это глупо. Я же говорила, что за стеной живут нормальные люди.

Подруга не отвечает. В ее голове крутятся винтики, и она с ужасом глядит на сцену, не представляя, как ей теперь себя вести, и что думать. Наверняка, в похожем состоянии находится большая часть зала: как смириться с тем, что все, о чем нам рассказывали было полной ложью? Мы собирались вгрызться зубами в глотки чудовищ, но вдруг оказалось, что никаких чудовищ нет, кроме тех, что глядят на нас в отражении.

На сцену поднимается Миссис Обервилль. Ее семья построила этот университет еще задолго до моего рождения, и теперь управляющее кресло передается по наследству, как и огромное состояние в Центральном Банке. На ней белый, строгий костюм. Волосы черные и подобранные вверх. Она сцепляет перед собой руки и, выпрямив спину, улыбнувшись в своем стиле — холодно и фальшиво, провозглашает:

— Добро пожаловать.

Зал взрывается аплодисментами. Лиз, наконец, отмирает и тоже похлопывает в такт всеобщему ритму. У нее плохо получается.

— Прекрати так переживать, — шепчу я, в то время как Вилли — так все ее называют за спиной — тянет нудную речь. Подруга кусает губы. — Ничего ведь не произошло.

— Я просто не могу прийти в себя.

— Ради Бога, Лиз. Было бы из-за чего волноваться.

— Тебе легко говорить, — раздражается она, — ты ведь любишь этих зверушек!

— Не называй их так, пожалуйста. Иначе я тебя ударю.

— Ладно-ладно, прости.

— Лучше слушай Вилли. Она распинается, а ты в облаках витаешь.

Усмехнувшись, Лиз толкает меня в бок. Наконец, на ее лице возникает румянец. Мне на глаза вдруг попадется Мэлот со своей небольшой компанией покровителей ночи. Лишь мой брат махает ручкой, как тут же они выстраиваются в ряд и идут за ним на площадь, и никогда непонятно: нужно ли им это сопротивление, или же они просто следуют за сыном де Веро, как за путеводной звездой. Сейчас Мэлот скучающе зевает. Он сидит, закинув за голову руки и просунув в проход ноги так, что никто не может пройти. В этом весь Мэлот. Он не бунтует, он показывает свое превосходство. У него не друзья, у него только слуги. В нем нет доброты, в нем королевское милосердие, которое так же редко, как снег летом, то есть увидеть счастливую улыбку на его лице почти невозможно.

— Я хотела бы представить вам наших новых студентов, прибывших из-за стены. Мы рады видеть тех, кто рвется к знаниям, независимо от конфликтов, ревущих, как и река, на которой стоит наш город. Наш университет открыт для всех желающих.

Да уж, если бы. Насколько мне известно, отцу пришлось изрядно посражаться с ней, чтобы она смирилась с приговором. Старая лицемерка. Криво ухмыляюсь, а на сцену тем временем друг за другом выходит цепочка неизвестных мне ребят. На них черная одежда, в глазах у них черный ужас. Как на расстрел, их расставляют в линию, и я невольно гляжу на свои пальцы. Мне грустно видеть их лица. Им стыдно находиться под прицелом сотни взглядов, которые испепеляют их не только удивлением, но и злостью, открытой, жгучей неприязнью. Что бы испытала я, окажись на их месте? Вновь щелкают вспышки камер, на сцену запрыгивают репортеры и операторы с аппаратурой. Я смотрю на это невольно, то и дело, кусая губы. Гляжу на сгорбивших спины парней, на двух девушек стоящих рядом. У всех на лице какая-то паника, будто еще чуть-чуть, и весь зал подскочит с мест, чтобы на них наброситься, что отнюдь не фантазии. Все может быть. Я вижу еще одну девушку, она крепко сжимает руку парня, стоящего рядом. В отличие от других, их взгляды наполнены яростью. Если кто-то и кинется, то хорошенько пострадает. А затем…

Мое дыхание застывает, я застываю. Подаюсь вперед, зажимаю пальцами рот и тихо выругиваюсь, не веря своим глазам. О, нет, нет. Не может быть! Мои руки дрожат. Резко и порывисто я опускаю их вниз, врезавшись ладонями в подлокотники, и падаю назад, грубо ударившись спиной о кресло. В глазах мельтешит ужас.

— Ты чего? — растерянно спрашивает Лиз. — Бог мой, Адора, ты вся красная.

— О, боже.

— Что такое?

— Лиз…, на сцене. Это он.

— Кто он? — девушка глядит вперед и недовольно выдыхает. — Я не понимаю.

— Тот парень, черт подери, тот самый парень! Эрих!

— Какой еще Эрих, Дор?

— Да тот самый, которого я спасла месяц назад! — выходит громче, чем положено, но я не обращаю внимания. Смахиваю со лба испарину. — Господи, я не верю…

— Что? Тот самый?

— Да.

— Какой из них?

— Крайний. — Я невольно поднимаю взгляд и вижу Эриха. В груди что-то взвывает, и я в очередной раз опускаю глаза на свои дрожащие колени. — Такого ведь не бывает. Это в моей голове, да? Его ведь там нет, скажи, что его нет.

— Боже мой, Дор, что он здесь делает? Это же сын Ривера. Ты спасла сына «палача»!

— Что? — теперь мой черед удивляться. Я округляю глаза и приближаюсь к подруге. В животе у меня скручивается тугой узел. — Какой же он сын Феликса? Не говори чепухи.

— Но так и есть! Потому и поднялась такая шумиха. Если бы пропал кто-то другой, у Нижнего Эдема не было бы преимуществ. Но так как это сынок Ривера…