Соня Мармен - Сезон воронов

– Этот его взгляд… Я никогда его не забуду. Подошел пастор. Тревор спокойно ждал, пока он поговорит с каждым. Он не сводил с меня глаз. Когда пастор закончил молитву, Тревор мне улыбнулся… А потом ему завязали глаза.

Казалось, Франсес искала нужный образ в своей памяти. Голос ее стал мягче, уголки губ приподнялись в улыбке.

– Он так славно мне улыбнулся… И я вспомнила… На прошлый Белтайн по поручению отца он приехал в Гленко уладить какое-то дело с Джоном Макиайном. Он увидел меня возле винокурни, мы с папой как раз разливали пиво по бочонкам. Он был с Робином Макдонеллом. И Тревор спросил, как меня зовут и свободно ли еще мое сердце. А потом он остался на праздник…

– Он всегда будет с тобой, Франсес, в твоих мыслях. Этого никто не сможет у тебя отнять.

– Да, так говорил и папа. Там, где Тревор теперь, ему хорошо. И Ранальду, и Колину, и остальным…

– Это правда, – прошептала я, с волнением вспоминая рассказ Лиама о том, что ему привиделось и где он едва не остался.

– А потом, – продолжала моя дочь мрачно, – они оставили его болтаться на виселице. Оставили на глумление этим стервятникам… Я хотела подойти, обнять его, но солдаты меня оттолкнули. И тогда матушка Симпсон отвела меня в церковь. Там я молилась за Тревора и ждала, пока стемнеет. Они сняли тела и побросали в братскую могилу – в простой ров, словно скелеты коров. На растерзание зверям, которые уже ждали, когда наконец смогут вцепиться в свою добычу. – Франсес помотала головой и с силой вцепилась в мою накидку. – Они издеваются над их телами даже после смерти! Снимают всю одежду… ту, что на них осталась. Накидываются на покойников, как шакалы, дерутся из-за пуговиц, пряжек, рубашек, башмаков… Мама, это было жутко! Словно стая голодных волков, которым попалось свежее мясо, и теперь они скалятся и рычат друг на друга!

Я вспомнила стопки одежды в лачуге Дженнет. Блестящие пуговицы, выложенные рядами броши. Разорванные пледы… Я содрогнулась от отвращения. Добыча стервятников…

– Дженнет… – выдохнула я.

– Если бы не она, взял бы кто-то другой. А так у меня осталось от него хоть что-то.

– Ты ведь не спускалась в ров сама?

Она не ответила.

– Франсес!

– Я… я хотела попрощаться с ним, мама.

Как она нашла в себе силы это сделать? Я представляла, как выглядит обнаженный труп, который много часов пролежал на морозе. Разве недостаточно ужасов она увидела, чтобы добавлять к своим воспоминаниям еще и это? «А ты, Кейтлин? Что бы ты сделала на ее месте?»

Гнев овладел мною. Всего этого ужаса не случилось бы, если бы у Тревора не возникла глупая идея украсть что-нибудь из повозки военного обоза. Он до сих пор был бы жив, а сердце моей дочки не было бы истерзано горем…

– Но почему, – спросила я расстроенно, – почему вы решили обокрасть этот конвой?

– Нам хотелось есть, мама, – ответила Франсес, стыдливо пряча глаза.

– Вам хотелось есть? – переспросила я, не веря собственным ушам. – Но как…

– Мама, Тревора не было дома больше трех месяцев, – перебила меня Франсес, – и все то немногое, что он успел заготовить, я съела. Он пробовал охотиться, но дичь не шла. Он не хотел идти просить еду у клана. Хотя и соседям особенно нечем было поделиться. А Тревору так хотелось, чтобы я была довольна!

– Ты могла прийти в Карнох, и я бы дала тебе…

– Нет! – резко ответила моя дочь. Лицо ее исказилось болью, глаза снова наполнились слезами. – Мама, Тревор был таким гордым! Он не хотел. Я предлагала, но он наотрез отказался, сказал: «Лучше умереть, чем побираться!»

«Господи, знал бы он, что так и случится!»

– Но как вы оказались на той дороге одни? – спросила я уже спокойнее, с бóльшим пониманием.

– Двоюродные братья Тревора должны были вот-вот нас нагнать. Но что-то их задержало. А Тревор больше не мог ждать. Он боялся, что конвой снова отправится в путь, и тогда мы вообще ничего съестного не найдем. Последняя повозка осталась без присмотра, и… Нам очень хотелось есть!

А в это время Претендент и его приближенные вкушали изысканные яства и запивали их французскими винами! Какая жуткая несправедливость! Тысячи солдат, с конца лета до зимы жившие в военных лагерях, вернулись домой и обнаружили, что закрома и кладовые пусты. И это при том, что восстание закончилось ничем и месть короля Георга вот-вот обрушится на непокорных! Скоро в Хайленд прибудут члены следственной комиссии. Начнутся суды и казни. Людям придется какое-то время скрываться в горах…

– Что ты намереваешься делать теперь?

– Вернусь домой.

– Куда?

Франсес посмотрела на меня так, словно не поняла сути вопроса.

– В Дальнесс, конечно! Теперь мой дом там. Я была его женой, пусть и всего несколько месяцев. А теперь до конца жизни я его вдова.

Она показала мне левую руку, где на безымянном пальце поблескивало медное колечко в виде двух переплетенных лент.

– Это кольцо Тревор заказал кузнецу в лагере еще во время кампании. Потом он хотел подарить мне серебряное. Хотя, думаю, я прекрасно обойдусь и этим.

Франсес с минуту задумчиво смотрела на обручальное кольцо того же оттенка, что и ее волосы.

– Мама, мне страшно. Я чувствую себя такой одинокой! А по ночам… По ночам мне снится весь этот ужас с виселицей, опять и опять! – Она закрыла глаза и прижалась ко мне. – Лицо Тревора… грохот люка, открывшегося у него под ногами… Я вижу такой сон каждую ночь, и это сводит меня с ума. Ужасно!

– Я знаю.

О да, я знала это! Мне снилось то же самое, когда Лиам сидел в тюрьме, в Эдинбурге, по обвинению в убийстве лорда Даннинга! Хотя, надо признать, мои кошмары были порождением воображения. Они были отражением моих страхов. У Франсес все было по-другому. То была реальность, переживаемая снова и снова. И эти воспоминания будут преследовать ее всю жизнь. Я вздохнула и вытерла глаза. Как сказал доктор Мэншолт: «…в горе проявляется все лучшее, что есть в нас»? Наверное, так оно и есть. Я посмотрела на дочь, всем сердцем желая, чтобы это оказалось правдой.

Я задумчиво взглянула на озеро Кинорд. Такая разная, суровая и в то же время захватывающая красота пейзажа была отражением истории этой страны. Тревор, Саймон, Колин, Ранальд… И сколько еще других? Эта земля пила их кровь, как губка воду.

Шотландию – земли древние, морщинистые и истощенные – римляне называли Каледонией, а переселившиеся сюда из Ирландии скотты – Далриадой. Позднее пикты именовали ее «королевство Альба», а еще позже – «королевство скоттов».

Я прижалась щекой к холодному камню и кожей ощутила сложный мотив резьбы – наследия давних времен. Этот красивый крест, мастерски высеченный в граните, был живым свидетельством того, что когда-то здесь обретался человек, его сотворивший. То был след, оставленный безвестной жизнью на незыблемом камне, которому не страшны износ и время.