Дарья Плещеева - Береговая стража

Но она скакала ночным лесом, скакала на поиски, а чего — сама себе признаться боялась, до того глупа была ее мысль и нелепа тревога. И случилось истинное чудо — вдруг из-за деревьев с криком: «Стойте, ради Христа, стойте!» явился человек и едва не кинулся под конские копыта. Огонь факела осветил его лицо — это был Санька Румянцев.

Федька уставилась на него, как будто он опустился в лес прямо с нарисованных облаков, на глуаре, подножие которого было украшено деревянными позолоченными крыльями. Посмотрела, махнула факелом и — промчалась мимо. Это лицо было из какой-то другой жизни, из балета, который шел в совершенно другом театре. До чужих спектаклей Федьке не было дела.

— Да стой же, Федька, стой! — кричал вслед Санька, измученный, перепуганный, потерявшийся.

Но беспокойство о нем было бы несуразным, да и не могло зародиться в душе, вместившей сейчас совсем иную тревогу. Словно сам Господь бросил коню под копыта нужную тропу. Она вывела на поляну.

Снег был разрыт, как будто плясали и дрались кони. Свет от факела полетел по ней — и взгляду явилась картина: лазоревое сверкающее даже ночью пятно, причудливо разметавшееся, и рядом — черное, как скорбная человеческая фигура.

Федька подъехала, очертания стали четче, фигуры — вразумительнее. Она увидела лежащую женщину с неподвижным мертвым лицом. Женщина смотрела незрячими глазами в ночное небо — мира страстей человеческих для нее уже не существовало. А рядом сидел на снегу Шапошников, держал ее за руки, смотрел в лицо и тоже не двигался. Неподалеку валялись его шапка и погасший факел.

— Световид? — спросила Федька.

Он не ответил.

И тут Федька все поняла. Если бы в снегу лежал мертвый Санька Румянцев — она тоже села бы рядом и молчала, глядя ему в лицо, и молила Бога об одном — чтобы поскорее перестать ощущать себя и уснуть. Мороз — отменный помощник. И, сказывали, те, кто замерз во сне, улыбаются…

Это уже было однажды — страстное желание прервать собственную жизнь усилием воли! И способ избран тот же — выйти из дому, не одевшись, а потом шагать, и шагать, и шагать, обнимая себя руками, и упасть в снег, и потерпеть холод еще немного. Такое возможно, если умирает любовь, а ты спешишь ей вдогонку.

Но той Федьки, что хотела бы отдать душу и жизнь за любимого, на свете больше не было, и из ее души вылупилась другая — больше, сильнее, умнее и яростнее прежней. А скорлупки — наступить, чтобы хрустнули, и — все…

Она соскочила с коня и подбежала к мертвой Лизе и уходящему из мира живых Световиду. Допустить этого она не могла!

— Дурак! Болван! — закричала Федька, схватив Шапошникова за плечо и тряся изо всех сил. — Опомнись!

— Нет, — тихо ответил Световид.

Теперь стала ясна истинная причина его ненависти к Лисицыну, отнявшему все — и богатство, и любимую невесту. То, что заставляло его жить, пропало, рухнуло. Он не сумел спасти — и если вместе не жить, то хоть умереть. Теперь-то уж вовсе напрасно бы старались Дальновид, Выспрепар и Миловида, рассказывая ему правду о Лизе. Он знать не желал правды — и смерть Лизы его от правды освободила. Теперь она была той, с которой его разлучили, восемнадцатилетней, чистой, безгрешной. Все ее замыслы, все ее дела стали вдруг недействительны. А он, с сединой в коротко стриженных волосах, — был сейчас двадцатилетним. А ночь — вообще вечной, как та, что ждет за могилой.

— Не смей! Не пущу! Не дам! — выкрикивала Федька. — Помогите! Дальновид! Сюда, ко мне!

Ответа не было. А Световид наклонился вперед и лег всем телом на мертвую Лизу, лицом, губами — к ледяной крови.

— Господи, да что же это? Световид! Дмитрий Иваныч! Господи, Господи…

Федька понимала, что ее крик могут не услышать. Впору было подпалить лес, чтобы столб огня стал знаком для Дальновида и Потапа.

И вдруг Бянкина поняла, что может сделать. Воткнув в снег факел, она побежала к коню. Чей он — она понятия не имела, но при седле были кобуры-ольстры. Моля Бога, чтобы в них нашелся хоть один пистолет, Федька провела рукой — и ощутила округлую рукоять.

Она вытащила оружие, попыталась выстрелить — он оказался разряжен. Второй не дал осечки, громкий выстрел пронесся над лесом, и пуля улетела куда-то к луне.

Световид не шелохнулся. Федька подошла, хотела погладить по плечу — но удержалась. Она сама ударила бы того, кто в такую минуту вздумал ее ласкать. Молча взяв факел, она вскарабкалась на лошадь и подняла огонь над головой, чтобы его было видно издали.

Сильфы слышали выстрел, они должны забеспокоиться и прилететь. А она будет ждать — потому что может сделать для Световида только это. Ждать и молиться, чтобы факел не погас.

Оба окаменели — она с факелом, он над телом мертвой невесты. Сколько это длилось — уму непостижимо, минуты и секунды не годятся для этого состояния человеческой души. Но что-то произошло — Световид пошевелился, сел, повернул голову, уставился на огонь.

Федька смотрела на него неотрывно. Два взгляда образовали незримую нить, которая натянулась, задрожала, и от одних глаз к другим потекла жизнь.

Давали «Прибытие Венеры на остров Кипр». Последний спектакль в Каменном театре — на лето публика разъезжалась.

Перед самым началом Анюта Платова подошла к занавесу и выглянула в нарочно устроенную дырочку — хотела убедиться, что купец Шерстобитов, заменивший в ее хозяйстве откупщика Красовецкого, сидит в ложе и готов любоваться ее плавной выступкой и прелестными ручками. Но глядела она недолго — отбежала в глубь сцены, туда, где у греческого пейзажа с храмом на холме, вплотную к морским волнам, уже стояла береговая стража.

Санька, одетый сатиром, в коричневых штанах и кафтанчике, с фальшивой леопардовой шкурой через плечо, увидев, что дансерка спешит к нему, даже испугался — пусть весь театр знает про их амуры, но зачем так-то открыто?

Но Анюта была в смятении и обратилась к фигуранткам.

— Матушки мои, или я умом тронулась, или в ложе сидит наша Федька!

— Где? — первым спросил Васька-Бес, а Малаша побежала к дырочке.

— Слева!

— Ты сдурела!

Вслед за Малашей поспешили Наталья и Анисья Буревая. Потолкавшись сперва, они поочередно выглянули в зал и прибежали к заднику с докладом: точно Федька Бянкина!

— Платье на ней — как у княгини, вся грудь в алмазах! И рядом кавалер — глядит князем! — выпучив глаза, говорила Наталья. — В соседней ложе княгиня Голицына — и она с нашей-то Федькой уж так угодливо разговаривает!

— Так это что же? Мы думали, ее какой-то урод на содержание взял? А он на ней женился! — поразился Трофим Шляпкин.

— С любовницей-то княгиня и рядом бы не села, задрамши нос из ложи бы выскочила, — подтвердил Сенька. — Супружница, стало быть… Слышь, Румянцев?