Ольга Арнольд - Агнесса среди волков

Я дала ему свою визитную карточку, отпечатанную на лазерном принтере, и заговорщическим голосом сообщила код: три звонка, потом отбой, и номер набирается снова — и тогда уже я беру трубку. Он понимающе мне подмигнул. Боже мой, этим кодом мы пользовались еще в детстве, к тому же Сергей в ближайшее время обещал прислать мне телефон с определителем номера, но благодаря коду Генка почувствовал себя посвященным в тайну, моим доверенным лицом. Что ж, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы сделало то, что от него требуется.

Весь разговор занял минут пятнадцать; я снова вышла на Ордынку и направилась не к станции метро, а от нее. Распогодилось, дождик перестал, появились клочки ясного неба, и даже выглянуло солнышко. Было еще рано, и мне не хотелось возвращаться домой. Я решила пройтись по старому знакомому маршруту и зайти в церковь в Вешняках, куда я нередко заходила в мою бытность лаборанткой в особняке на Ордынке.

Купеческое Замоскворечье всегда славилось великим множеством церквей. Многие из них сохранились и при коммунистах, одни из них использовались как склады, другие как клубы… Перед замечательной церквушкой, выходящей фасадом на Пятницкую, той самой, в которой молился Островский, построили общественный туалет. И лишь одна церковь действовала — та самая церковь в Вешняках.

Сейчас открыли церковь на Большой Ордынке, восстанавливают и передают епархии много других церковных зданий… Но меня туда не тянет. В этих храмах царит такое же лицемерие, как повсюду, где власть перешла к официальному православию. Церкви заполняют люди, которые истово крестятся, на них на всех крестики. Но где они были тогда, когда для посещения храма Божьего требовалось некоторое мужество и за участие в Крестном ходе могли вызвать в партком? Да и священники под стать пастве — алчные, как попы в русских народных сказках, они больше заботятся о церковном имуществе и расширении своих земельных владений, нежели о душах своих прихожан. Это те, которые травили отца Александра Меня при жизни и теперь не прочь лягнуть его и после смерти.

Но изредка встречаются и достойные пастыри, с честью несущие свой крест. Один из таких священников служит в той церкви, к которой я направлялась: по слухам, раньше он был психотерапевтом и работал с самоубийцами, а теперь занимается тем же самым — спасением душ своих прихожан — уже в рясе священника. Поистине неисповедимы пути Господни, недаром ведь говорят, что «психотерапевт — это исповедник атеистического века».

Не могу сказать, что я атеистка: но если Бог есть, то, я убеждена, для него важнее наши мысли и поступки, а не демонстративное ритуальное поклонение в специально отведенных местах. Тем не менее раньше я нередко заходила в церкви. Для меня храм — это место, где можно сосредоточиться и подумать.

Быстрым шагом я, непрестанно оглядываясь, шла по тому же Большому Маратовскому переулку, где я впервые заметила преследователей. На этот раз за мной никто не шел. Я пересекла Пятницкую и по Вишняковскому проезду быстро дошла до такой знакомой мне церкви — я здесь не бывала лет семь.

Храм был открыт. Как всегда, на паперти стояли нищенки, я им подала. Внутри было пустынно: я купила свечку и поставила ее своей любимой святой — Марии Магдалине. Среди аскетичных, незнакомых с мирскими страстями христианских мучеников и апостолов мне как-то ближе всех грешница.

Вдыхая приторный запах ладана, я мысленно перенеслась на несколько лет назад. Закончив работу, я нередко заходила в соседний отдел, где работала моя подруга Марина, и мы с ней шли сюда. Марина действительно верила в Бога, а я составляла ей компанию.

Марина была незаурядной личностью. Простая лаборантка, она нередко делала переводы за научных сотрудников… Она была настоящей красавицей — в ней много польской крови, и она всегда гордо несла свою изящную головку с аккуратной прической из пышных белокурых волос, и притом некрашеных.

Перед входом в церковь мы обычно занимались своим гардеробом, чтобы не выделяться среди прихожанок и не привлекать к себе неприязненные взгляды богобоязненных старушек. Брюки мы завертывали до колен, чтобы их не видно было из-под пальто (до сих пор не понимаю, почему Бог не может простить дамам ношение штанов, насколько я знаю, во времена Иисуса в штаны не одевались ни мужчины, ни женщины), на голову накидывали шарфик, придирчиво оглядывали друг друга — и заходили в храм. Ставили свечки и долго слушали песнопения, там был прекрасный хор.

Я нередко отвлекалась от службы и любовалась Мариной. Я уже говорила, что мне нравятся красивые лица; я любила наблюдать за ней — ее лицо, повернутое ко мне в профиль, было классически прекрасно, весь ее облик с обращенным вверх взглядом, черной ажурной косынкой, наброшенной на светлые волосы, заставлял вспоминать Марию Магдалину с картины Жоржа Латура.

Как-то раз я искоса следила за Мариной; на ее лице читалась работа мысли, губы слегка шевелились. Интересно, размышляла я про себя, в каких горних высях бродят ее мысли, о чем она так сосредоточенно молится? И тут она повернулась ко мне и громким шепотом произнесла:

— Агнесса, я все это время пытаюсь вспомнить, — куда я дела дохлую крысу, которую мы должны были выбросить по дороге. Кажется, я оставила ее на лестнице!

Под косые взгляды и угрожающее бормотание молящихся мы выбрались на улицу, не дожидаясь, пока нас изгонят из храма, и долго хохотали на морозе.

Крысу мы действительно нашли на следующий день на лестнице, на той самой мраморной лестнице: лаборантки обязаны были после острых опытов выбрасывать трупы экспериментальных животных — относить их в специальный морозильник, но проще было дойти до первой попавшейся урны на улице. Очевидно, уборщицы в институте так же халатно относились к своим обязанностям, как мы — к своим.

Да, Марина была по-настоящему верующей, она однажды чуть не вышла замуж за выпускника семинарии, но побоялась испортить жизнь своему избраннику — ведь православные священники женятся только один раз. Наши с ней пути постепенно разошлись, а жаль.

Я улыбнулась и отогнала от себя эти воспоминания. Я пришла сюда, чтобы как следует подумать. Вроде бы о спасении своей жизни я уже позаботилась. Сергей действует, а я, со своей стороны, делаю все, что могу, и не сегодня-завтра я уже буду знать, кто эти крутые ребята, пытавшиеся меня убить. О том, что дальше делать с Виолеттой, я буду думать позже, когда ее выпишут из больницы (несмотря на возражения Аргамакова, врачи настояли на своем и задержали ее в клинике на несколько дней). С субботнего вечера мои мысли занимало совсем другое. Что бы я ни делала, с кем бы ни говорила, что бы ни планировала — все время где-то рядом присутствовал образ Марка.