Виктория Лейто - Соленая кожа

Помню, как тогда в голову мне пришел немой вопрос. Что бы я выбрал: быть таким окрыленно счастливым, но заточенным здесь, или вернуться на волю и больше не пережить подобного удовольствия? Ответ был тогда очевиден. И это был не второй вариант. Уже потом, наверное, месяцы спустя или годы, когда волшебство в моей камере перестало появляться окончательно и я наконец перестал чувствовать боль, ломающую все тело, я осознал, что Маргарет колола мне какие-то наркотики, героин или морфий. Я не знаю, ровно как и не знаю того, как долго это продолжалось.

С тех пор я замкнулся в себе и больше не произносил ни слова. Она тоже больше никогда не заговаривала со мной. Единственным стимулом, поддерживающим мою жизнь, была на протяжении всех этих лет лелеемая в сознании месть. Все остальное стало для меня безразлично. Я больше не боролся ни с цепями, ни с воображаемыми тенями. Я умер сам для себя. Я сдался.

Мужчина закрыл лицо руками и снова заплакал. Ошарашенная Роуз попыталась прикоснуться к его вздрагивающему от всхлипов плечу, но он стряхнул ее руку и только протер рукавом раскрасневшиеся глаза.

— На его месте должен был быть я, — продолжил свой рассказ отдышавшийся Мартин. — В тот день она пришла ко мне, как обычно, только в этот раз выглядела как-то по-другому. Возможно, это уже часть моего больного воображения, но мне показалось, что на ней было надето старое платье, то самое, которое когда-то было моим любимым. Когда-то, очень и очень давно… Оно было светло-кремового цвета, почти белого, и летящие шифоновые складки его когда-то очень давно волновали меня больше всего на свете.

Я почти не двигался. Уже много-много лет я сидел неподвижно, даже когда не спал и отрешенно вглядывался в сковавшее меня вокруг одиночество. Лишь украдкой я посмотрел на нее, и по выражению ее лица я понял, что она пришла в последний раз. Нет, не жестокость или ненависть отражались на нем, как прежде; из ее медово-карих глаз струились слезы, а маленькие изящные ручки скользили по нежному румянцу щек. Я никогда не видел ее такой, пока находился заточенным там. Она опустилась на колени и присела прямо на бетонный пол. Рядом Маргарет поставила свою сумочку. Я ни разу не видел ее приходящей с чем-либо, кроме пакетов с едой. Она явно нервничала, и ком, преграждающий ее мысли, звуками рвавшиеся наружу, слишком медленно таял. Делая над собой явное усилие, она начала говорить:

— Мартин, я очень любила тебя. Любила так сильно, как холодная пустая земля любит долгожданный дождь после долгой засухи, наполняющей ее глубинно. Я любила тебя так, как любит жаркое майское солнце непрогретый, потрескавшийся от тяжелых дорожных шин асфальт. Я любила тебя так, как мать любит сына, как дочь любит отца. Я любила тебя как друга, как брата, как любовника, как мужа, как мужчину своей жизни. Как своего мужчину.

И на этой фразе она сделала ударение и опустила глаза. Два холодных черных водопада пролились своими водами в ее медовых переливах глаз и мгновенно исчезли. Она начала дышать чаще и, делая над собой еще одно усилие, продолжила с той же нежностью, с которой начала. Теплота ее голоса, как-то светом озарила все вокруг, и хотя я ненавидел Маргарет, но в тот момент был ей в какой-то степени благодарен, ведь вот уже много лет, как я не слышал чьего-либо голоса.

— Я любила тебя больше, чем песчаные прибрежные волны любят разбиваться о тяжелые насыпи морских вод, как легкость крыльев чайки любит губы ласкающего их ветра, как ива, качаясь на волнах срывающего ее одиночество вихря, любит его. Я любила тебя так сильно и так ревностно страстно, как и смертельно необходимо. Я так боялась тебя потерять, как ребенок боится потерять родителей, как солнце боится потерять свои лучи, как ночь боится потерять звезды и как любовь боится потерять страсть. Я любила тебя, я так сильно тебя любила. Я любила тебя. Я любила… — И она потянулась к сумочке, доставая оттуда пистолет.

В тот день она пришла, чтобы убить меня. Я посмотрел на нее ничего не выражающим взглядом, но помню, что в тот момент в душе обрадовался; пусть закончится все, я уже достаточно заплатил за то, что даже и не помню. Дрожащими руками, плача, она вытянула их вперед, сжимая между пальцами холодное железо, и уставившееся на меня дуло пистолета заходило ходуном. Помню, как смотрел ей прямо в глаза и ничего не почувствовал; я не почувствовал ни страха, ни боли, ни обиды. Помню, как подумал, что это странно — за секунды до смерти в голове ничего не проносится. Не проносятся те самые картинки из жизни, хорошие моменты, все то, о чем обычно рассказывают в телевизионных шоу. Наконец-то к финалу своей поганой, никчемной судьбы я это выяснил! Перед смертью в голову ничего не приходит!

Неожиданно послышалось, как кто-то приподнимает тяжелую дверцу бункера, в щелочке показались два глаза, и растерянный мужской голос бархатисто-тяжелым басом произнес «Что за черт?!» Я тогда понятия не имел, что это был муж Маргарет, я вообще ничего не знал ни о ее жизни, ни о чем-либо вообще. Но показавшаяся далее фигура в открывшемся люке как две капли воды была похожа на мужчину из газеты. Маргарет не обернулась, все еще стоя на коленях и держа пистолет прямо перед моим носом. Внезапно ее посетила какая-то перемена, лицо помрачнело, от слез не осталось и следа, а глаза налились густым черным цветом.

— Маргарет! — слегка раздраженно и зло выкрикнул ничего не понимающий мужчина сверху. Не опуская пистолет, она встала с колен, повернулась к нему и уверенно, не колеблясь ни секунды, выстрелила.

— Боже мой, Мартин! Почему ты запретил мне обращаться в полицию?! — Всплеснув руками, встала с дивана волнующаяся женщина.

— Потому что я отомщу ей самостоятельно! — поднялся вслед за Роуз взволнованный мужчина, принимая угрожающий вид. — Она не заслуживает того, чтобы просидеть всю жизнь в тюрьме, окруженная людьми и светом! Я раздавлю ее так же, как когда-то она сломала меня! Я еще не настолько слаб… я еще не настолько слаб, чтобы… — Он не договорил и, пошатнувшись, упал обратно на кровать.

— Об этом не может быть и речи! Я высокопоставленное лицо, это не пройдет просто так мимо моей карьеры! Я не могу позволить вершить тебе самосуд, несмотря на то что убила бы эту стерву собственными руками! Но так нельзя, сынок, мы должны обратиться в полицию!

Ох уж наши желания! Скольким мы жертвуем ради них, скольким рискуем! Не правда ли, месье Шварц? Проигравший все на свете человек навряд ли остановится перед чем-либо — он отдаст последнюю рубашку, лишь бы рискнуть еще раз.

В тот день Мартин Криси сильно рисковал главным желанием своей жизни отомстить, рассказывая эту историю Роуз. Однако хоть он и был еще весьма слаб и в какой-то степени выжил из ума, одно в его памяти сохранилось верно: Роуз была слишком впечатлительной и сердобольной, чтобы оставить в стороне мольбы сына, смотрящего на нее горящими глазами. Он сказал: