Людмила Толмачева - Снежное сердце

В преподавательской стояла необычная тишина – даже за последними столами никто не шушукался. Все слушали с повышенным вниманием, невольно заражаясь Даниным вдохновением, в ореоле которого она была как никогда светла и прекрасна.

А Дана, ощущая ускоренный пульс сердца, приближалась к главному:

– Школа искусств – особое учреждение, не мне вам напоминать об этом. Вспомните себя детьми! С каким душевным трепетом мы бежали в студии, кружки, художественные и музыкальные школы! Еше бы! Нас ждал праздник! Мы летали, слегка одуревшие от свободы, ведь в обычной школе такой демократии не было…

Окинув взглядом притихшую аудиторию, Дана продолжала:

– Я не призываю к анархии и отказу от воспитательных мер, но присмотритесь, дорогие учителя, как мы порой обижаем детей, как грубо вмешиваемся в их внутренний мир, который изначально настроен на радостную волну! Взять недавний пример. Коля Чебыкин забыл сменную обувь. Можно было просто вымыть кроссовки в корыте, что стоит возле крыльца, и дело с концом. Но как поступила Анна Борисовна? Отправила мальчика домой.

– Я всего лишь выполняла предписание! – крикнула с места разгневанная преподаватель живописи.

– Не сомневаюсь, – подтвердила Дана. – Но ведь здесь не бюрократы работают. Я вспоминаю свою учительницу по математике, Зою Григорьевну. Она как-то разговаривала с молоденькой выпускницей института, и та спросила – как учить детей? Как родных, – просто ответила Зоя Григорьевна. Анна Борисовна, неужели вы сказали бы своей дочери: «Распустила космы! Убери сейчас же, или я состригу их!»? А вот Але Пасенко вы именно так и сказали, да еще громко, при всех. А там был мальчик, которому Аля небезразлична…

– Ну, это уже переходит всякие границы! – вскочила с места разъяренная Шполтакова. – Как родных, видите ли! Да вы сначала заведите их, родных-то! Вас послушать, так я цербер какой-то! До вашего прихода ко мне еще ни разу не было претензий! Мои ученики поступают в высшие учебные заведения, я имею знак отличника образования, в конце концов! К чему вы тут призываете? Устроить шоу «Давай поженимся»? Видишь ли, кто-то к кому-то небезразличен! Смех да и только! У меня задача научить основам живописи! Приучить к элементарному порядку и уважению к правилам. Не вы их придумывали, не вам и отменять!

– Анна Борисовна! – встала со своего места Ираида Ивановна. – Пожалуйста, успокойтесь! Давайте подойдем разумно. Я согласна с Даной Михайловной – порой нас заносит, мы грубим ученикам, а это недопустимо. Но и вы, Дана Михайловна, не забывайте, что школа, пусть даже связанная с искусством, остается школой. И детей надо воспитывать.

– Но не такими же методами! – запальчиво воскликнула Мария Александровна. – Я тоже не раз обращала внимание, как Анна Борисовна хамит ученикам.

– Го-ос-споди, – простонала Шполтакова, закатив глаза и презрительно кривя рот, – мне еще от желторотых цыплят не хватало критики. Дорогуша, яйцо курицу не учит! Поработай с мое, посмотрим, как ты будешь сдерживать свои нервы.

– Вам тут не прицефабрика! Оставьте куриную философию себе! – выкрикнула Илза Генриховна. – Да, мы молодые, но это не значит, что у нас отсутствуют мозги и душа. Наоборот, у молодого преподавателя еще не успело зачерстветь внутри. Мы лучше видим, тоньше чувствуем!

– Батюшки, тонкая душа! Ползать по полу и играть в бирюльки – ваш передовой метод. Посмотрим, как вы в сорок лет будете ползать. Ха-ха-ха!

– В сорок лет Илза Генриховна придумает что-то новое. Креатива ей не занимать, – подала голос Римма Федоровна, преподаватель прикладного искусства. – Во всяком случае, в ее классе нет скуки и испуганных детских лиц, как у некоторых.

– Что за намеки? – набросилась Шполтакова теперь уже на Римму Федоровну. – Сидите уж со своими вязаными чулками и не выступайте! Эка невидаль – коврики да расписные плошки! Веселье дальше некуда!

– Анна Борисовна, – с тихой ненавистью начала Дана, – я ставлю вопрос о вашей профессиональной непригодности. И пойду с ним в городское управление образованием.

В наступившей тишине носились и сталкивались флюиды страха, бессильной злобы, справедливого негодования.

– Смотрите, не обломайте зубы! – бросила Шполтакова и, виляя мощными бедрами, пошла на выход.

– Дана! Это Брусника. Не разбудил? Доброе утро!

– Здрасте, Леня, – сонно проговорила Дана. – Я уже боюсь ваших звонков.

– Напрасно! Я с хорошей вестью. Как поживаете?

– Вашими молитвами. Хотя вы не знаете ни одной.

– А вот и ошибаетесь. Одну выучил и начинаю утро с нее.

– Это и есть хорошая новость?

– Нет, у меня другая. Покруче. Вы спасли своего мужа, Дана.

– К-как? О чем вы, не понимаю…

– Именно спасли! Это не фигура речи. Вы подарили здание галереи государству, в лице департамента культуры. Так?

– Да. Ну и что?

– А то, что оно было предметом шантажа Олега Петровича! Теперь он свободен и может отфутболить вымогателей. А они, ни много ни мало, требовали огромный участок земли под элитный коттеджный поселок. Причем в красивейшем месте.

– Откуда вы узнали?

– Работаем, однако! Не без нашей помощи арестован один из главарей этой шайки. Теперь, я думаю, им не до шантажа. Свои шкуры надо спасать.

– Постойте! Я плохо соображаю по утрам. А почему шантажировали именно галереей? Разве она куплена незаконно?

– Это он сам объяснит. Не по телефону.

– Боюсь, что мне не до его объяснений. Пусть обрадует Рынкину.

– Но…

– Леонид, вы все рассказали? Тогда распрощаемся. Мне надо готовиться к рабочему дню.

– Дана, а где вы сейчас работаете? Я не представляю вас вне искусства. Ведь галерея – ваше детище. Как у вас хватило души расстаться с ней?

– Оставьте ваш сентиментальный сироп! Он не к лицу сыщику. Подумаешь, детище! У меня, если хотите знать, новый проект. В субботу презентация.

– Да? Может, пригласите по старой памяти?

– Пожалуйста! В субботу, в семнадцать ноль-ноль.

– А где?

– В краеведческом музее.

– Музее? Что-то не припомню адрес. На какой улице?

– Господи, какая дура!

Дана так заразительно хохотала, что Брусника не выдержал, тоже рассмеялся.

– Леня, вы думаете, где я?

– Не понимаю.

– Я в Задорине! Ну ладно, хватит болтать. Я опаздываю. Спасибо за звонок. Всего хорошего!

Умываясь, подкрашивая ресницы, завтракая, Дана ловила себя на том, что порхает по комнате. Такой легкости и душевного подъема она не испытывала давно. Неужели причина – новость от Брусники?

Ну да! Зачем лгать самой себе? Она рада за Олега. Какая тяжесть свалилась с его плеч! И пусть эту радость ей не с кем делить, не важно! Главное, что ему ничего не грозит. Пускай живет спокойно, даже вместе с Рынкиной. Лишь бы…