Бет Флинн - Девять минут (ЛП)

Лето, 2000 год

Никогда прежде я не присутствовала на казни. По крайней мере на той, что вершит закон. Мой супруг сидел слева от меня. Репортер из «Роллинг Стоун» справа.

Репортер, Лесли Кован, нервно заерзала, и я взглянула на нее. Уверена, это первая казнь, которую она когда-либо видела. Скоро у «Роллинг Стоун» выйдет номер, посвященный известным байкерам. Они решили, что было бы интересно включить в него настоящую байкерскую историю. Историю о девушке, похищенной мотоциклетной бандой в 1975 году.

Я была той девушкой.

На Лесли все еще были заметны последствия несчастного случая трехнедельной давности. Швы с ее лба уже удалили, но виднелась тонкая красная линия там, где был порез. Ее глаза уже не были такими енотовидными, как раньше, но было очевидно, что она только недавно оправилась от двух ужасных синяков. Отёк на ее носу почти полностью сошел, и челюстно-лицевой хирург заменил ее выбитые зубы.

Когда началось наше первое интервью, она сказала, что хочет от меня предельной честности о моей жизни с мужчиной, которого скоро казнят. Я провела с ней последние три месяца, но все, касавшееся отношений с ним, я замалчивала. Сегодня должна была состояться кульминация этого интервью, шанс для Лесли по-настоящему понять, что скрывалось за этой жизнью. Узнать нелицеприятную правду наравне со всем тем, что ей уже было известно.

Разумеется, смерть человека должна быть чем-то большим, чем просто нелицеприятным зрелищем.

Как и он, я знала, что он заслужил грядущее. Странно. Я думала, если поверить в эту мысль, то станет немного легче, но все же не стало. Полагала, что смогу увидеть его казнь, и выйти эмоционально невредимой. Я дурачила сама себя.

То, что я не была с ним последние почти пятнадцать лет, вовсе не означает, что у меня не осталось чувств к нему. Он был моей первой любовью. Он был настоящей любовью. На самом деле он был биологическим отцом моего первенца, хотя она и не увидит его никогда. Он так решил. И глубоко внутри, я была согласна.

Занавески поднялись. Больше я ни на что в этой маленькой комнатке наблюдателей смотреть не могла. Через большое стеклянное окно я смотрела на пустую каталку. Я почитала о том, чего ожидать на казни. Он должен был быть привязан к каталке, когда занавески откроются, разве не так? Уверена, в таком порядке все и начиналось. Но он правилам никогда не подчинялся. Как он смог убедить правоохранителей отказаться от этой важной детали?

Меня подбросило на месте, когда я увидела, что кто-то входит в то помещение, выглядящее, как стерильная операционная. Это был он, сопровождаемый двумя офицерами, надзирателем и врачом. Ни священника, ни пастора. Ему они были не нужны.

Он.

Его имя – Джейсон Уильям Тэлбот. Такое вот обычное имя. Забавно. Я знаю его последние двадцать пять лет, и только в момент его ареста пятнадцать лет назад я впервые услышала его полное имя и фамилию. Ну, если это было его настоящее имя. Я все еще не уверена.

Для меня он всегда был Гриззом - укороченное от «гризли». Это имя он заработал себе благодаря внушительному телосложению и безжалостным поступкам. Гризз был огромным, внушительным мужчиной. С суровым очарованием. Татуировки от шеи до ступней покрывали его мощное тело. Без особых усилий его большие руки могли свернуть шею. Я знала это по собственному опыту. Я лично видела, что могут сотворить эти руки. И я не могла сейчас отвести глаз от них.

У него не было семьи. Только я. И даже я не была его семьей.

Я мгновенно почувствовала, когда он посмотрел на меня. От его рук я перевела взгляд к его завораживающим, яркого зеленого оттенка глазам. Я попыталась оценить, были ли в его глазах какие-нибудь эмоции, но не смогла. Прошло так много времени. Он всегда хорошо скрывал свои чувства. Раньше я смогла бы прочесть их. Но не сегодня.

Глядя на меня, он поднял скованные руки и пальцем правой руки провел по пальцу на левой. Затем посмотрел ниже, где должны были быть мои ладони, хотя он и не мог видеть их. Они лежали у меня на коленях, и человек, сидящий передо мной, перекрывал вид.

Подарю ли я ему это последнее утешение? Я не хотела задеть своего мужа. Но я была причиной нависшей над Гриззом смерти, и я чувствовала изнутри ростки пробивающегося давнего, давнего обязательства поддерживать его. Одновременно я, обладая в этот момент неким влиянием на него, ощущала неловкий трепет. Обладая ответственностью за что-то, властью, возможностью принять решение. Хотя бы раз.

Возможно, я единственная обладала такой властью.

Я почувствовала, как рука моего мужа легла мне на левое бедро повыше колена. Он слегка сжал мою ногу. На меня обрушилось воспоминание почти двадцатипятилетней давности о том, как другая рука сжимала мою ногу. Грубая, жестокая рука. Повернувшись, я посмотрела на супруга, и он почти незаметно кивнул, ожидая моего взгляда, хотя смотрел строго перед собой. Он решил за меня. Меня это устроило.

Я сняла свое обручальное кольцо и подняла левую руку, чтобы Гризз смог увидеть ее. Его улыбка была едва заметна. Затем он взглянул на моего мужа, кивнул и сказал: «Покончим уже с этим дерьмом».

Надзиратель спросил, хочет ли Гризз произнести свои последние слова. Тот ответил: «Я только что их сказал».

Лесли уловила этот обмен жестами между нами и беззвучно изобразила вопрос: «Что это было?».

Я проигнорировала ее. Это кусочек моей истории, что не попадет в статью. Хотя я и собиралась быть полностью честной, некоторые вещи, какими бы незначительными они не казались, останутся только моими. Это была как раз такая вещь.

Гризз не был заключенным, с которым с легкостью можно справиться. Охранники, приставленные к нему, были крупными, как и он сам. К их удивлению сегодня он не сопротивлялся. Он лег и смотрел в потолок, пока с него снимали наручники и крепко привязывали его к каталке. Он не дрогнул, когда врач ввел иглу внутривенно. По игле в руку. Пуговицы на рубашке были расстегнуты, и на его груди закрепили монитор сердечного ритма. Я задавалась вопросом, почему он не вырывается, гадала, давали ли ему успокоительное. Но я не спрашивала вслух.

Он не смотрел по сторонам. Просто закрыл глаза и ушел. Понадобилось девять минут. Это даже меньше десяти. Но для меня это была вечность.

В первом ряду женщина в возрасте начала всхлипывать. Она сказала соседке: «Он даже не сказал, что сожалеет».

Женщина прошептала ей в ответ: «Потому что ему ничего не жаль».

Врач объявил официальное время смерти Гризза – 12:19. Один из охранников подошел к окну и опустил занавеску. Все закончилось.

Нас было десять или около того человек в маленькой комнате наблюдателей, и едва занавеска опустилась, большинство из присутствующих встали и покинули помещение, не произнеся ни слова. Я все еще слышала, как пожилая женщина, ведомая своей компаньонкой к выходу, плакала.