Ширли Конран - Тигриные глаза

— Послушай, мне нужен и твой совет тоже. Вчера вечером я впуталась в неприятности. — Она довольно засмеялась. — Я сказала Сюзанне, что ее голландский натюрморт — подделка.

Дженни не рассмеялась, как надеялась Плам, а внимательно выслушала ее рассказ о том, что произошло в доме Сюзанны.

— Так что мне теперь придется искать того, кто этим занимается, — заключила Плам. — Но я даже не знаю, с чего начать! Вот я и решила спросить Лео. Журналисты знают, как проводятся такие расследования, не так ли? Они знают, как выйти на нужного человека.

— Ты действительно хочешь пуститься на поиски иголки в стоге сена, когда у тебя осталось всего пять месяцев до выставки в Италии? Ведь мошенник может находиться где угодно!

— Знаешь, Бриз сделал все возможное, чтобы унизить меня прошлым вечером, и на этот раз я не собираюсь спускать ему это. Я устала от того, что он постоянно твердит о моем непослушании, когда я не хочу делать то, что он требует от меня. Для Бриза, когда мы не в постели, я — отчасти художник и отчасти послушный ребенок, и не более того.

— И ты жалуешься на жизнь? Раньше ты не была такой упрямой.

— Именно так сказал Бриз. Вы называете это моим упрямством, а я не хочу, чтобы мной помыкали.

Дженни попыталась разубедить Плам, но повторила все те аргументы, которые высказал Бриз, и лишь укрепила решимость Плам разобраться с натюрмортом.

— Послушай, Плам, — убеждала Дженни, — тебе нужно мое мнение или ты хочешь, чтобы я просто соглашалась с тобой? Любой здравомыслящий человек согласится с Бризом. Зачем затевать драку, когда он только что преподнес тебе эту блестящую игрушку?

— Меня не остановит бриллиант! Я не клюну на эту дорогую безделушку.

Плам ушла, хлопнув дверью, а Дженни зарылась под одеяло и прижала к себе своего потрепанного ослика. Если гонщики и звезды тенниса путешествуют со своими талисманами, то почему нельзя ей? Сколько она себя помнила, ослик всегда утешал ее. Плам второй раз замужем, и у нее двое детей, и она понятия не имеет, что это значит, когда тебе тридцать шесть, а вокруг — никого, кто хотел бы взять тебя в жены.

За широким окном отеля зазывно сверкал и искрился под солнцем выпавший за ночь снег. Плам решила последовать примеру Бриза и прогуляться по Центральному парку. Сыновья остались у телевизора. Она брела, с трудом переставляя ноги, под причудливыми деревьями. На девственно-чистом снегу отпечатывались ее следы.

Прохожие шли с поднятыми воротниками, засунув руки в карманы. Трусили бегуны; на роликовых коньках носились дети, ловко уворачиваясь от велосипедистов, которые самозабвенно жали на педали и походили в своих полосатых майках на участников французского карнавала.

Было еще светло, но на черных ветках голых деревьев вокруг озера в центре парка ярко светились гирлянды разноцветных лампочек. «Во всем этом не меньше очарования, чем на старом голландском изображении катка», — думала Плам, наблюдая за торговцем жареными каштанами и вальсирующими под музыку парами.

Плам вспомнила реакцию Дженни на ее рассказ о поддельном натюрморте. Почему она, всегда такая понимающая и готовая прийти на помощь, вдруг приняла сторону Бриза в таком важном для Плам вопросе? Ведь это стало для нее делом чести. Плам сожалела, что раскричалась на Дженни. Надо пригласить ее завтра на ленч в «Ла Гренуй». Именно там, по словам Бриза, собираются сливки женского общества Нью-Йорка.

Плам почувствовала, что холодает, и пошла назад. Когда она добралась до черневших на краю парка деревьев, где в ожидании пассажиров понуро стояли конные экипажи, ноги у нее онемели от холода.

Вернувшись в отель, она позвонила Лео и, условившись с ним о ленче, набрала номер Лулу. Вслушиваясь в редкие гудки английской телефонной линии, она испытывала недоброе предчувствие и в глубине души надеялась, что Лулу не ответит.

В восемь утра за завтраком в ресторане жокей-клуба на первом этаже «Ритц-Карлтон» Плам давала интервью Солу Швейтцеру из «Нью-Йорк телеграф».

Сол — небольшого роста, сухопарый и остролицый мужчина с вкрадчивыми манерами — получил указание от своего начальства не касаться творчества Плам. Газете нужен был материал общего характера для раздела очерков. Это оказалось для Сола весьма кстати, поскольку сам он был театральным критиком и подменял заболевшего сотрудника, занимавшегося живописью.

Он начал с банальных вопросов, рассчитанных на то, чтобы привести собеседника в спокойное состояние. Из каких вы мест? Кто ваши родители? Сколько раз были замужем? Какое участие принимает в вашей работе ваш нынешний муж? Сколько вы зарабатываете?

Отвечая, Плам нервничала. Из Портсмута, что на южном побережье Англии… Отец был таможенником, и жизнь семьи ничем не отличалась от жизни обычных людей в их округе… В школе преуспевала в рисовании и больше ни в чем, поэтому, когда ей исполнилось шестнадцать, она пошла в Хэмпширский художественный колледж… Бриз Рассел — ее второй муж и одновременно ее торговый агент…

Они живут в Лондоне, и Плам не имеет представления о том, сколько зарабатывает. Да, этими вещами занимается Бриз.

Плам знала, что настороженные ее ответы звучат скучно и неинтересно. Но она почувствовала, что вопросы журналиста заставляют ее как-то иначе взглянуть на прошлое, она словно в фокусе увидела свои прожитые дни, то, что лишь смутно нащупывала вчера, когда пыталась разобраться в своей жизни и понять неудовлетворенность, которая, как пар в скороварке, клокотала под поверхностью ее завидного на первый взгляд существования. Плам осознала, что прийти в согласие с настоящим можно, только разобравшись с прошлым. И, отвечая журналисту, она мысленно сама брала у себя интервью. Почему она поступила так? Почему это случилось? Почему от позволила этому случиться?

Вспоминая мотивы своих поступков, Плам знала, что альтернативы для нее в то время не существовало. Сколько ни оглядывайся назад, того, что случилось, не изменишь. Но, наверное, в том-то и была вся беда: она жила как жилось, не вмешиваясь в течение собственной жизни. Она безропотно подчинялась требованиям людей и обстоятельств. Маленькой послушной девочке, которая до сих пор жила в ней, никогда не приходило в голову пойти наперекор кому-то.

Плам, получившая при крещении имя Шейла, была в семье единственным ребенком. Филлипсы жили тихой, небогатой событиями жизнью низшей части среднего класса. Их небольшой дом с полукруглой верандой отличался безупречной чистотой и был хорошо обставлен. Для миссис Филлипс главным было мнение окружающих. Этим определялось все и вся. Надо всегда надевать панталоны — на случай непредвиденных обстоятельств на улице. Нельзя никому открывать дверь, когда на голове у тебя бигуди. Всегда надо мыть пустые бутылки из-под молока, прежде чем выставить их на крыльцо, чтобы молочник утром забрал их. Если кто-то приходит, надо, чтобы он ждал в прихожей. Любимыми фразами миссис Филлипс были: «А что подумают соседи?» и «Мы предпочитаем принадлежать самим себе», это означало, что соседей надо держать на расстоянии.