Дарья Истомина - Торговка

— Распишись вот тут, в грузовой квитанции. Твоя подруга наотрез отказалась!

— Я не имею права. Я не хозяйка! — оправдывалась растерянно Рагозина. — Может быть, он каких-нибудь жаб приволок? Пряного посола. Ты же сама говорила, Маш, без тебя ничего ни у кого не принимать! Не делать ничего… Я и не делаю!

Я взяла ломик, подковырнула впрессованную намертво крышку и приподняла промасленную бумажную прокладку, которая прикрывала содержимое. Катя очумело пискнула.

— Ни фига себе! — изумленно выдохнул водила. В бочке была икра. Черная. Отборная. Икринка к икринке.

— Богато живете, коммерсантки, — как-то отчужденно и невесело зыркнул парень. — Мне бы такую бочечку! Я бы с год не пахал, как заведенный. Кверху пузом лежал бы и пивко потягивал… Расписывайся давай, золотко, за доставленный груз!

Я посмотрела на него. В лавке было светло, и я разглядела его по-настоящему только здесь. Не знаю, что со мной случилось, но я поняла мгновенно, бесповоротно и навсегда: я не дам ему просто так уйти. Будто все это время, после Терлецкого и моего гольфкретинчика, я пролежала в уютной речной тине, как нильская крокодилица у звериного водопоя, бездумно дрыхла под горячим солнцем, просматривая свои медленные и лениво-теплые сны и не обращая внимания на самую перспективную добычу, но тут мгновенно пробудилась, собралась и изготовилась одним броском вылететь на берег, чтобы в неотвратимой хватке хапнуть и уволочь с собой…

Ну а если без шуток, со мной случился какой-то странный удар, словно совершенно беззвучно грянул гром, который слышала только я, и блеснула синяя молния, которую тоже дано было увидеть только мне.

Надо было срочно что-то сделать, чтобы этот человек никуда больше от меня не ушел. Не исчез. Не пропал.

— Что значит — расписывайся? А если она и впрямь порченая? Катенька, ставь чайник. Будем дегустацию устраивать! А ты не возникай… Попробуешь с нами икорочки. Если начнем синеть и дергаться, акт составим. И ты у нас, паря, первый свидетель. Я тебе даже кое-что отвалю за труды: Домой икорочки возьмешь, своих побалуешь… Есть же у тебя свои? Чего тебе булку всухую жевать? Мы и накормим, и напоим, и баиньки уложим… Можно и в коечку… Мы такие!

— Маша… Маша… — стыдливо зашептала мне Катька.

Он покосился на меня с любопытством, пожал нехотя плечами:

— Ну ты и артистка! Давно таких трепливых не видывал.

Электрочайник вскипел мгновенно, заварка у меня всегда была высшего класса — «эрлгреевская», нашлись и конфеты, и полбатона. Я навалила в миску икры, дала всем ложки. Но Рагозина есть отказалась, поглядывала на меня чуть презрительно, видимо, догадывалась, что я врубаю все свои обольстительные мощности. Парень почему-то рядом со мной не сел, а, стеснительно взяв кружку с чаем и бутерброд с икрой, опустился на корточки у дверей в позе, привычной для зэков и морпехов. Потом-то я узнала, что у Никиты Ивановича Трофимова это постоянная привычка, выработанная в морской десантуре.

Я расположилась в хозяйском кресле и, делая глаз загадочный и томный, закинула ногу на ногу, поддернув юбчонку, чтобы коленочки обнажились как бы совершенно случайно, и стала лениво и смешливо любопытствовать, кто он такой и откуда.

Никита нехотя цедил про то, что «Газель» не лично его, а всего семейства Трофимовых, и они ее доят, бедолагу, как единственную корову-кормилицу и любимицу. Порядок у них отработан: с утра отец или он сам звонит в частное транспортное агентство «Гонец», куда стекаются заявки на перевозки от грузовладельцев, узнает пункт погрузки и пункт выгрузки, уточняет, что за груз и сумму оплаты. Заказчики рассчитываются только с агентством, а оно уже перечисляет деньги владельцам грузовиков на сберкнижку. Конечно, все это, как и всюду, было сплошной туфтой, в документах ставился мизер, настоящие деньги шли черным налом, из рук в руки. Поэтому раз в неделю Трофимов заезжает в агентство, где офисные девочки выносят ему конверт с левой наличкой. По Москве мотаться не очень выгодно: короткие расстояния и слишком много желающих подработать. Лучше всего — дальние ездки, за пределы области и даже России, куда-нибудь в Молдавию, Украину или на Урал. Такие заказы Трофимов любит, но перепадают они не часто.

Эти песни я давным-давно знала от других водил — и про агентства для частников, и про рейсы, но делала вид, что слышу все это первый раз в жизни и мне безумно интересно. Я умела раскручивать и потрошить любого, кто мне бывал нужен, и, изображая наивную; ни в чем не сведущую дурочку, с ходу добывала необходимую информацию.

В конце концов Рагозина не выдержала:

— Послушай, Маша, о чем вы говорите? Икра вот эта… Откуда все взялось? От кого?

Ответил ей Никита:

— Фура рефрижераторная на подъезде к Москве стоит. На Каширке, на сорок первом километре. Номера у них, кажется, калмыцкие. А, скорее всего, не хотят, чтобы их ментура на въезде в город прихватила. Подломались они, что ли. В общем, в Москву не въехали. Вот и наняли меня все, что приперли, по городу раскидать. Я с шести утра гоняю. Таких бочек — штук десять по разным магазинчикам перевез. Вот эта вот последняя. Там такой дедулечка шустрит, росточком с окурок, узкоглазенький!

Все правильно. Значит, догадка моя была верна.

Для несведущих — торговля нефасованной да и баночной икрой в столице нашей Родины на ярмарках и в уличных ларьках строго-настрого запрещена. Черную же икру вразвес вообще рассматривают чуть ли не как наркотик, потому что она практически вся криминально-браконьерская, незаконно добытая. И попахивает не штрафами, а статьей.

Года два назад Галилей сказал мне, что ресторан «Савой», где у него среди экспедиторов есть свой человечек, не принимает на свою кухню партию левой черной «грязи» и я буду дурой, если ее не перехвачу. Возле ресторана меня ждал хозяин товара — крохотный старичок-боровичок в яркой японской куртке, бейсболке с надписью «Ай лав „Спартак“ и красных спортивных штанах с лампасами, заправленных в резиновые сапожки. У него была веселая, как у садового гномика, смугловато-румяная, изморщиненная в глубокую сеточку мордочка с пухлыми щечками, совершенно белые седые бровки, под которыми в узеньких щелочках прятались смеющиеся любопытные, как у младенца, глаза. Реденькие седые же усишки свисали над уголками его растянутого в вечной улыбке рта, как кончики обгрызанных кисточек. Старичок будто прямо из кукольного спектакля театра Образцова выскочил, из какой-то восточной сказки. Но у куколки этой на руке поблескивали платиновые часики „Роллекс“, а за спиной маячила безмолвная фигура величиной со шкаф, с неподвижной и мрачной, как окорок, мордой. У тротуара стоял причаленный черный джип с наворотами.