Лиза Джексон - Если бы знать

Очевидно, в капельницу наконец-то добавили болеутоляющего. Она почувствовала, что отделяется от своего тела и куда-то плывет, плывет... Но пока она не хотела терять сознание.

– Сколько еще ждать? – спросил мужчина, убрав руку.

– Этого никто сказать не может. Бывает по-разному, – ответила медсестра. Голос ее доносился, словно из туннеля, отдаленно и гулко. – В таких случаях ничего предсказать невозможно. Иногда кома длится всего несколько часов, а иногда недели, даже месяцы.

– Хватит! – резко прервал он. – Этого не будет! Она очнется! – В голосе прозвучала сталь. Похоже, этот человек привык отдавать приказы. – Марла! – Голос стал громче – видимо, Алекс повернулся к кровати лицом – и нетерпеливее: – Неужели ты меня не слышишь? Ради всего святого, ответь!

Она напрягла все мышцы. Напрасно. Какая-то безжалостная сила навалилась на нее, прижала к матрасу, вдавила в больничные простыни. Она не могла шевельнуть даже пальцем.

– Я хочу поговорить с врачом, – резко произнес Алекс. – Не вижу причин, почему нам нельзя забрать ее домой и заботиться о ней там. Я найму нужных людей. Сиделок. Медсестер. Санитарок. Поставлю все необходимое оборудование. Места в доме достаточно, уход будит не хуже, чем здесь.

Наступило долгое молчание. Марла ощутила безмолвное неодобрение медсестры (по крайней мере, она предполагала, что женщина с мягким голосом – медсестра). В напряженной тишине она напрягала все мышцы, чтобы открыть глаза, шевельнуть рукой, каким-нибудь, хоть самым ничтожным движением показать, что в ней теплится сознание, что сквозь пелену боли к ней пробиваются их голоса.

– Я сообщу доктору Робертсону, что вы хотите с ним встретиться. – Из голоса медсестры исчезли ласково-успокаивающие нотки: теперь он звучал сухо, официально. – Не уверена, что он сейчас в больнице, но я прослежу, чтобы ему передали.

– Буду признателен.

На несколько секунд – или, может быть, минут – Марла отключилась. Ее забытье вновь прервали голоса.

– Думаю, миссис Кейхилл лучше не тревожить, – говорила медсестра. – Ей нужен покой.

– Мы только на минуту.

Новый голос. Пожилая женщина с аристократическим произношением. Несмотря на возраст, речь звучит отчетливо, твердо, с хорошо отработанными модуляциями – словно новая посетительница расставляет слова по невидимым полочкам.

– Хорошо, – уступила медсестра. – Но только недолго. Ради блага миссис Кейхилл.

– Разумеется, дорогая, – ответила пожилая дама. Марла ощутила, как к ее руке прикасается холодная, сухая рука. – Ну, Марла, очнись. Сисси и малютка Джеймс по тебе скучают. Ты нужна им. – Гортанный смешок. – Как ни неприятно мне это признавать, но даже самая лучшая бабушка не в силах заменить мать.

«Бабушка? Бабушка моих детей? Значит, моя свекровь?»

Послышался шорох одежды, по полу прошлепали мягкие тапочки, закрылась дверь. Очевидно, вышла медсестра.

– Иногда мне кажется, что она никогда не очнется, – пробормотал Алекс. – Боже, сигарету бы сейчас!

– Терпение, сынок. Катастрофа была страшная, Марла перенесла несколько операций. Но сейчас она идет на поправку.

«Боже, почему я ничего не помню?» Тяжелый долгий вздох, ласковое поглаживание по руке, запах духов – знакомый, хоть Марла и не может припомнить их названия.

Они говорят «катастрофа». Что же произошло? Марла пыталась сосредоточиться, хоть что-нибудь вспомнить, но ответом на все ее усилия стала лишь пульсирующая боль в голове.

– Я молю бога об одном – чтобы она не осталась изуродованной, – произнесла женщина.

«Изуродованной? Боже, нет!» На миг Марла вынырнула из забытья. Пересохшее горло сжалось от ужаса, желудок словно стянули тугой резиновой лентой. Она отчаянно пыталась вспомнить, как выглядела до катастрофы, но тщетно. Сердце гулко колотилось от ужаса. Неужели никто не следит за ее состоянием? Неужели на мониторах не видно, что она очнулась, все слышит и понимает? Однако за дверью не слышалось торопливых шагов, и взволнованный голос не кричал: «Она пришла в себя!»

– Ее оперировали лучшие хирурги штата. Может быть, она будет не такой, как мы ожидаем, но все равно она будет красива. Прекрасна.

Голос Алекса звучал так, словно он старался убедить самого себя.

– Марла всегда была прекрасна. Знаешь, Александер, – добавила пожилая дама, – порой для женщины красота – проклятье.

Ее собеседник натянуто рассмеялся:

– Думаю, Марла с тобой бы не согласилась.

– Разумеется. Она слишком молода, чтобы это понять.

– Хотелось бы знать, что она будет помнить, когда очнется?

– Надеюсь, все, – ответила женщина. Но в голосе ее прозвучало странное напряжение – словно на мгновение, вынырнул из глубин сознания какой-то скрытый страх.

– Ладно, время покажет.

– Нам повезло, что она не погибла в аварии.

Мужчина ответил не сразу – какую-то долю секунды длилось молчание.

– Чертовски повезло. Не понимаю, зачем она вообще села за руль. Черт побери, ведь она только вышла из больницы!

«Снова больница? Или я что-то не так поняла?» Боль, тренога, страх – все куда-то уплывало, и усталый мозг заволакивался туманом.

Она еще расслышала слова свекрови:

–...так много вопросов!

«Да. Очень много вопросов. Но я слишком устала, чтобы ломать голову над ответами, слишком устала...»

Ник Кейхилл заглушил двигатель, пришвартовался и, спрыгнув на почерневший от воды дощатый настил, закрепил причальный конец. Моторка закачалась на приливной волне.

– Вот мы и дома, Крутой. – Ник свистнул, подзывая хромого пса.

Порывистый ветер хлестал по лицу свинчаткой дождя. Над водой с пронзительными криками носились чайки. Белые бурунчики вскипали на волнах. В холодном ноябрьском воздухе стоял запах моря, гниющего дерева и машинного масла.

Ник поднял воротник куртки и, подхватив ведерко с пойманными крабами, зашагал по причалу. Пес скоро обогнал его. Ловкий и проворный, несмотря на покалеченную лапу, Крутой протрусил по скользким доскам пирса и, цокая когтями, побежал вверх по ступенькам к автостоянке, что смотрела на залив с утеса. Ник никуда не спешил: он неторопливо шагал мимо покривившихся причальных свай, обвитых водорослями и обляпанных птичьим пометом.

– Эй, тебя тут какой-то хмырь дожидается! – проворчал Оле Олсен.

Старик, как всегда, торчал в окне своей лавчонки, занимаясь обычным делом – готовил наживку. Не поднимая глаз от работы, он дернул подбородком куда-то вверх, в сторону стоянки.

– Меня? – переспросил Ник. За пять лет жизни в Чертовой Бухте его еще ни разу не навещали гости.

– Тебя, тебя. Он сам сказал.

Оле – на низенькой табуретке, в окружении своих немудреных товаров – был такой же неотъемлемой принадлежностью причала, как пирс или автостоянка. Никто никогда не видел старика без замусоленного огрызка сигары во рту; лысую макушку его обрамляли рыжие патлы, обильно запорошенные сединой, а глаза прятались в складках кожи надежнее, чем за массивными очками, которые Оле вечно сдвигал на кончик носа.