Елена Кашева - Рассмешить бога

– А он, он был твоей судьбой? – я возвращаю мать к любопытной, обычной закрытой в нашей семье теме – отце.

– Конечно, был, – не задумываясь, отвечает мать. – Иначе бы я давно связала бы свою жизнь с другим человеком. Но твоего отца невозможно заменить, а на копии я не согласна… К сожалению, как показывает мой жизненный опыт, что имеем, то не ценим…

– Стас серьезно болен, – осторожно говорю я. – Подло бросать его в такое время. Это, если по совести.

– Вот и не бросай, – вдруг говорит мама.

Я ошарашена:

– Мама, недавно ты была обеими руками за развод.

– Тогда были другие обстоятельства.

– Но если он – не моя судьба, зачем я трачу на него время?

– Затем, что надо быть человеком, а не подлой тварью. Стас много сделал для тебя и Катюшки. Правда, это не то, что я бы хотела видеть от него, но все же… Вы – сыты, обуты, одеты, и все это благодаря Стасу. Пришла пора отдать долг.

– А потом?

– А потом будет видно.

– Удивительно…

– Что именно?

– Обычно ты всегда против меня. Из принципа.

– Ты меня тоже удивила, – говорит мать. – Оказывается, ты не законченная эгоистка. Это для меня открытие.

Глебаня заваливается в палату с воплем:

– А вот и я!

Он до неприличия здоров и бодр. Толстовку буквально распирают накачанные мышцы. Ткни пальцем, – будет фонтан здоровья.

Стас вежливо смотрит на него. Кивает мне головой: мол, здравствуй. Меня и это радует: запомнил!

– Друган, что ж валяешь в постели, когда без тебя столько дел в магазине!

Стас с недоумением смотрит на него.

– Че, забыл? Антиквариат. Ты же спец в этом! Побрякушки, медные самовары с бабушкиных чердаков, иконы. Ну, вспомнил?

Молчание Стаса начинает раздражать Глеба.

– Послушай, ты что, действительно ничего не помнишь? – Глеб весело хохочет. – Ладно, передо мной можешь не выделываться! Давай, колись: куда денежки дел? А?

Я готова дать Глебу по башке: пусть амнезия будет у этого урода.

– Ладно-ладно, утомлять не буду, пойду. Выздоравливай, друган!

В коридоре Глеб шипит на меня:

– Ну и что дальше?

– А что? – спрашиваю я.

– Дела делать надо, А с ним теперь какой бизнес? Труп лежачий!

– Ах ты козел! – завожусь я.

– Он три тысяч баксов потерял, идиот! Ты мне, что ли, их вернешь?

– Может, и верну! Три тысячи на двоих – это полторы. Я тебе отдам. Но потом ты выплатишь мне мою долю из доходов.

– Хочешь, чтобы я на паперть отправился?

– Заткнись! Он оклемается, и все будет хорошо.

– Ты в это веришь? – хмыкает Глеб.

– Верю, – твердо отвечаю я.

Свекрови везет больше, чем мне. Но это справедливо – она все-таки мать. Стас знает ее двадцать восемь лет, а меня только шесть. Стас оживает, когда она входит в палату:

– Мама!

– Сынок! – она легко касается узкими сухими губами его лба. Мне:

– Ты свободна, деточка!

Я выхожу из палаты и сажусь возле двери.

Жду.

В приоткрытую дверь мне видно, как свекровь что-то шепчет Стасу на ухо. Она держит его за руку. И во мне это интимное соприкосновение вызывает болезненную ревность.

Как-то в первый год замужества я пожаловалась матери на свекровь. Мегера, за что она так ненавидит меня?

Мать сказала:

– Это не ненависть. Это материнская ревность. Ты заняла ее место возле сына.

Теперь свекровь занимает мое место. И я ничего не могу с этим поделать. Свекровь выходит из палаты через три часа. Изумленно приподнимает уголки выщипанных бровей:

– Ты еще здесь?

– Где же мне быть? – я сжимаю за спиной кулаки так, что белеют косточки. Только бы не сорваться.

– Дома. У мамы.

– Стас – мой муж, – напоминаю я.

– Деточка, хотите совет? Разводитесь и катитесь в свою деревню. С моего Стасика больше нечего взять.

– Он – мой муж, – упрямо говорю я. – Развода не будет. Во всяком случае, пока.

Свекровь презрительно пожимает плечами.

Следующая неделя изгажена. Свекровь приходит к Стасу рано утром и уходит поздно вечером. Я жду, расскажет ли она Стасу о первой жене и ребенке-инвалиде. Это моя проблема номер один.

Проблема номер два – магазин Стаса. Пока муж в больнице, я хожу на работу вместо него. Хотя бы для того, чтобы не сойти с ума от одиночества. Впрочем, я люблю красивые вещи, и каждое утро, приходя на вдруг появившуюся работу, я обхожу салон и любуюсь старинными вещами. Мне доставляет физическое удовольствие трогать чуть вытершийся бархат или полированное дерево старых вещей, ладонь сообщает мне их тепло и энергию. Каждая вещь имеет свою историю, и могла бы рассказать немало любопытного. Я люблю сказки Андерсена, умевшего в печном горшке увидеть живой характер и судьбу.

Глебаня открыто смеется надо мной. Что я могу знать об антиквариате?

Я заявила, что буду присутствовать на оценочной комиссии, которая проходит каждый вторник в первой половине дня. В магазин стекаются старушки и старички из близлежащих домов. Приносят на продажу старые часы с кукушкой, древние самовары, просят оценить стулья Тонета прошлого века.

Я таскаюсь за Глебом по пятам. Его раздражает мое присутствие. Пару раз он уже попытался меня наколоть. В салоне магазина стоял комод столетней давности. Красного дерева, с инкрустацией. Ценная штучка. Глеб загнал его по более высокой цене, чем значилась в книге учета. Разницу опустил в свой карман. Я случайно узнала об этом, закатила скандал. Разницу поделили пополам.

Я подумала после этого: интересно, он так же обманывал Стаса или играет на моей неопытности?

Потом я наблюдала сцену торга Глебани с каким-то старичком, который притащил на комиссию древнюю икону. Глеб, исполненный правоты, с пеной у рта доказывал, что икона, хоть и древняя, ценности не представляет и стоит от силы пятьдесят долларов. Его помощник – оценщик, мужчина лет сорока пяти, сильно пьющий, с помятой мордой, не внушающей доверия, – стоял на стороне Глеба. Старичок упирался на двухсот долларах: ему кто-то сказал, что икона редкая и пару сотен баксов точно стоит.

– Ты че, мужчина, – взвился Глеб, – тебе специалист говорит, что икона твоя – деревяшка. Из милосердия тебе шестьдесят долларов готов отдать. Ты подумай, это твоя пенсия за два месяца!

В конце концов старик согласился.

Через несколько дней Глебаня загнал икону за триста долларов.

Я была в шоке. И Глебу сказала:

– Сука ты, оказывается.

– А ты дура, – тут же отозвался Глебаня. – И Стас твой.дурак. Если бы не я, сидели бы вы на копейках. Бутылки бы на станциях собирали. Не умеешь зарабатывать деньги – или заткнись, или катись отсюда.

– Никуда я не покачусь, а буду наблюдать за тобой и за руку ловить.

– Ну-ну, – хмыкнул Глебаня.

Через пару дней после этого инцидента в магазин зашла женщина лет сорока пяти. Типичная интеллигентка, затюканная жизнью: усталые безрадостные глаза, мешковатая одежда, стоптанные ботинки. Клиентка принесла на комиссию сумочку, расшитую бисером. Глеб заявил, что хотя это работа прошлого века – к эксперту не ходи, – но сама вещь в крайне плохом состоянии: бисер местами осыпался, обнажив вытертый холст, синий бархат, окаймлявший сумочку выше рисунка, выгорел. В самом деле, сумочка производит удручающее впечатление.