Виктор Телегин - Весь Виктор Телегин (Переиздание)

— Иван, уйди, — жестко сказала Си Унь.

— Детка, ну чего ты? — прерывисто зашептал он, покусывая ей ухо. — Помнишь, как тогда, в Пекине, в кабинке аттракционов? Или в Общежитии СНД? Ну, помнишь? Я ждал тебя.

— Дэй Жикианг, уйди!

— Сука, — озлобленно бросил он, выбираясь из-под ватного одеяла.

Си Унь ухмыльнулась в темноте и отпустила рукоятку ножа, спрятанного под подушкой.

Убила бы она Ивана-Дэй Жикианга, если бы тот не отступился? Да, разумеется. Ей бы пришлось это сделать.

Ранним утром они вышли из дома. Иван надел пузырящиеся на коленях джинсы, застиранную футболку с изображением Вождя. В руках держал небольшую сумку. Си Унь осталась в форме ИА.

— Постой.

Иван вынул из кармана ключ, запер дверь.

— Пошли.

Они проследовали мимо росистых грядок к калитке, вышли на пыльную деревенскую дорогу. Си Унь с наслаждением вдохнула прохладного утреннего воздуха. Благодать! Почти, как дома.

Улица пустынна. Где-то закричал петух.

— Как тебе тут живется, Иван?

Дэй Жикианг неприязненно взглянул на Си Унь: обижен после ночного инцидента.

— Отлично живется.

И он не соврал. Жители деревни Клюки полюбили обрусевшего китаезу, всегда готового придти на помощь: ворочать сено, травить колорада, чистить колодец. А в особенности полюбила Ивана-Дэй Жикианга доярка Фрося за его неутомимость и фантазию в ебле. Впрочем, о Фросе говорить с Си Унь Иван не собирался.

Они вышли на «трассу» — грунтовую дорогу, скованную с обеих сторон сосновым бором. Перед желтой автобусной остановкой колыхался прогретый воздух. Си Унь вытерла лоб тыльной стороной ладони: день будет жарким.

— Садись — сказал Иван, поставив на скамейку сумку.

Си Унь послушалась.

Иван отошел к расписанию: деревянной табличке, прибитой ко вкопанному шесту.

— Ну, скоро? — капризным голосом окликнула Си Унь.

— Через пятнадцать минут должен быть, — неуверенно отозвался Иван.

Раздались шаркающие шаги, Си Унь повернула голову. К остановке подошел старик в толстом костюме и зимнем картузе. В одной руке — лыжная палка, переделанная в костыль, в другой — авоська.

— Ванек, здоров.

— Утро доброе, Ефимыч.

Ефимыч беззубо улыбнулся, глядя на Си Унь.

— А енто кто?

— Енто сестра моя, — подстраиваясь под манеру старика говорить, сообщил Иван. — Маруся. Сержант. Приезжала меня проведать.

— Серджант, — восхитился Ефимыч, опускаясь на лавку рядом с Си Унь. — Енто дело.

Он искоса смотрел на девушку и все улыбался.

— А ты, Ефимыч, куда лыжи навострил?

— Ииих, Ванек! Ды в больничку, куды ищщо. Болит, проклятая.

Он вытянул ногу, точно бахвалясь. Си Унь невольно улыбнулась.

— Серджант, енто дело, — повторил старик, легонько коснувшись руки девушки. — Когда Анперия наша воюя, когда Тредья Меровая грямит вовсю, пиндосы ебаные, да кеберпанки эти нападают, життя не дают.

— Мы победим, дедушка, — сказала Си Унь.

На глаза старика навернулись слезы: девушке стало не по себе.

— Уж победите, родненьки, уж победите, поджалуйста, — взмолился Ефимыч. — А то ж придут кеберпанки эти сраные, хлеба нашы сытные отнимут, да женщин да мужчин да старух да стариков да детей изнасилуют.

Си Унь бросила на старика быстрый оценивающий взгляд: ей показалось, что он … ерничает.

— Ефимыч, как Авдотья Макаровна?

— Иииих, Ванек! Болея.

«Где же автобус?», — тоскливо подумала Си Унь.

Старик принялся чертить что-то в пыли. Девушка присмотрелась и оторопела: Ефимыч чертил свастики, буквы SS и Wolfs. Почуяв внимание «серджанта» Ефимыч мигом стер чертежи здоровой ногой.

— Ванек, а ты слыхал-то?

— Что, Ефимыч?

— Поджар то, Сосновая Горка-то запылала.

— Да ну?

Си Унь вспомнила мясных мух, залитое бензином лицо солдата.

— Вот те и да ну. Глядишь, и деревня наша сгорит к ебани матери.

Старик вдруг откинулся назад, упершись в стенку будки, и расхохотался, показывая голые десны.

— А дыма не видно, — равнодушным тоном сказала Си Унь.

— Дык ветер-то в обратную сторону был, к Кириллограду вся гарь направилась. Каб в нашу сторону ветер, дык уж сгорела бы деревня к хуебене матери. Только косточки б осталися.

Тон, с которым старик говорил это, заставил Си Унь поежиться: казалось, Ефимыч жалеет, что ветер направился не в сторону деревни.

— Автобус, — сообщил Иван.

Раздолбанный ПАЗик подрулил к остановке. Шофер был чем-то похож на Ефимыча, только моложе.

— Где ты там ездишь, еб твою мать? Полчаса тут жаримся.

— Заткнись, дед.

Старик полез в автобус, остановился перед водителем, забренчал мелочью.

— Ну, до свиданья, — шепнул Иван, передавая Си Унь сумку.

— Да, прощай.

Девушка поцеловала Ивана в горячую щеку. Тот шмыгнул носом.

Си Унь взбежала по ступенькам.

— Докуда? — сумрачно осведомился водитель.

— До конечной, до Столыпина.

Она протянула водителю деньги за проезд и прошла в пахнущий луговыми травами салон.

Когда ПАЗик тронулся, она оглянулась и помахала Дэй Жикиангу. Тот кисло улыбнулся, кивнул и, развернувшись, пошел в сторону деревни.

27 августа 2016 года

Си Унь смотрела на проплывающие за окном автобуса овраги, березки, заросли малины, покосившиеся лачуги.

Проехали мимо кладбища, пестреющего венками из-за плотной стены соснового бора. Девушка вспомнила, как хоронила отца. На муниципальном кладбище Харбина кроме нее, были только нанятые за 28 юаней копатели: молодой и старый. Молодой копатель (это ее покоробило) пытался заигрывать с ней. Он улыбался, лопата за лопатой выбрасывая из могилы черную землю, улыбался, когда гроб был опущен и комья земли забарабанили по крышке. Си Унь вспомнила, как дико ей захотелось пихнуть копателя, чтоб он упал в могилу. Когда установили плиту (самую дешевую), Си Унь расплакалась. Старый могильщик сказал: «Все там будем», молодой попытался приобнять девушку, но та скинула с плеча его руку.

Вой заставил Си Унь вздрогнуть: на одно страшное мгновение ей показалось: это воет в могиле ее отец.

Из-за поворота показалась колонна пожарной техники. Впереди со включенным проблесковым маячком — полицейский джип. ПАЗик прижался к обочине.

— Спешат, да поздно.

Дед Ефимыч опустился на сиденье рядом с Си Унь, зажал коленями авоську.

— Что?

— Поздно, говорю, колонну из Столыпина снарядили — сгорело все к ебени матери.

Ефимыч крякнул, сунул руку в авоську, достал огурец.

— Угощайся, серджант.

Си Унь взяла огурец, надкусила.

— Спасибо.

— Да чего там, — беззубо улыбнулся старик. — Чай, не колбаса. У нас ентого добра навалом.

Колонну замыкал военный грузовик — брат-близнец того грузовика, что сожгла в лесу Си Унь.