Эрика Адамс - Прах и камень [СИ] [litres]

Я стараюсь дышать глубоко и собираюсь с силами, беря в ладони, скользкие от хладного пота, чашку с отваром, вдыхаю горьковато-пряный аромат и намереваюсь сделать глоток, как слышу возмущённый крик. Вздрогнув от испуга, я оборачиваюсь, замечая Вевею, вернувшуюся незаметно для меня. Она в мгновение ока пересекает маленькое пространство комнаты и сильным ударом ладони выбивает из моих рук чашу с горьким отваром.

— Прекрати!.. Не тебе решать судьбу нерожденного дитя.

Я даже не знаю, как она догадалась и давно ли знает правду.

— Это не дитя, это просто выброс злобного семени, заразившего собой моё чрево!..

И словно в подтверждение этих слов меня скручивает от боли, возникающей изнутри и распространяющейся бушующими волнами по всему телу.

— Как ты наречёшь его, Аврелия? И каким вырастишь?

Её узловатые сухие пальцы обхватывают моё лицо и не отпускают:

— Ты всё время жалуешься на то, что тебя лишили право выбора? Вот он перед тобой, в тебе. Ты можешь сгнить заживо от ненависти и злобы и отравить ею всё вокруг, а можешь наполнить себя и свою жизнь заново…

Она проводит пальцами по треугольникам, вытатуированным на моём лице навсегда:

— Проклята или избранна?..

Больше она не добавляет ни слова, отходит прочь и не пытается ни помочь, ни помешать мне. А мой ожесточённый протест разом теряет весь смысл, когда всё желанное лежит рядом — только протяни руку и сможешь вытравить из себя дотла всё ненужное и чужеродное. Чужое сердце. То, что живёт во мне, ожесточённо колотится и пытается воевать со мной, выгрызая себе место и право на жизнь.

— А что если я сама умру, пытаясь выносить его?

Силуэт Вевеи появляется в дверном проёме:

— А что если мы все умрём, прямо сейчас? Что если бормотания выжившей из ума Иунии окажутся правдой, и гора очнётся, исторгая из своих глубин столбы раскалённой жижи, и погребёт под собой всех до единого?

— Почему нельзя ответить, не говоря при этом загадками? — недовольно ворчу я, перебирая сухие пучки трав, лежавшие до того на столе и случайно смахнутые мной.

— Оставь их, ты всё перемешала. И теперь они годятся только на то, чтобы выкинуть их. Наберёшь новые…

Новое состояние, всё ещё не привычное для меня, недолго остаётся втайне. Слухи и пересуды напоминают бушующие волны неспокойных рек, но Храмовники молчат, и их молчание вместе с изъявленной волей Богов сдерживает людей. Храмовники велят мне чаще преклонять колени и молиться, каждый раз пристально вглядываясь в меня, словно решая своим взглядом заглянуть внутрь, чтобы увидеть плод воочию. Плод стремительно растёт. И всё происходит быстрее, чем проходит беременность у обычных женщин. Первое время меня ещё скручивает от сильных болей и неприятных ощущений. Потом недомогание резко прекращается. И всё, что я чувствую, это лишь едва ощутимые толчки внутри себя, а во мне будто прибавляется сил. Странно, но даже шрамы становятся менее заметными и больше не ноют, как раньше.

Я ощущаю себя способной на многое и могу подолгу работать без устали. Пряжа выходит ещё тоньше, чем раньше, вышивка становится изящнее. А под моими пальцами распускаются удивительные картины, перед яркими красками которых не в силах устоять даже самые злобные сплетники. Я решаю последовать совету Гизелы, данному мне когда-то, и начинаю продавать плоды своих трудов, поначалу смущаясь и краснея, а после уже с осознанием ценности своей работы. Дело спорится, и вскоре к домишку Вевеи, находящемуся на отшибе, даже начинают приходить семьи из богатых домов.

Раньше я невольно испытывала трепет, встречая богачей, и считала должным как можно ниже опускать взгляд и бормотать положенные приветствия, но сейчас вся их напыщенность и гордость толстым кошелём кажутся мне смешными и достойными лишь лёгкого презрения. Потому иногда на просьбы показать что-то из своих работ, отданные мне приказным, полным самодовольства голосом, я отвечаю спокойным, но решительным отказом. Некоторых корёжит от злобы, их лица становятся пунцовыми, и они с радостью проучили бы зазнавшуюся чернь, к числу которой я принадлежала по происхождению, но на моём лице всё ещё начертаны знаки, а сами Боги велели мне жить, потому гордецы уходят посрамлёнными. И вскоре купить что-то из моих трудов или попросить изготовить на заказ считается за привилегию.

Я крепну и смелею настолько, что начинаю гулять по окрестностям вместе со старой Вевеей или одна по её указанию, собирая необходимые травы и цветы. Она делится со мной тем, что знает сама, и передо мной открывается удивительный мир, в котором каждая травинка имеет своё значение и обладает силой, нужно лишь увидеть её. Она так часто говорит о том, что нужно уметь видеть сокрытое, ныряя глубже, чем на полголовы под поверхность, что мне кажется, будто ей известно гораздо больше, чем она сообщает сама или её облик, вызывающий невольный трепет. А ещё она часто говорит о том, что и её срок подходит к концу и наказывает мне вести себя достойно. На мои тревожные взгляды она отвечает усмешкой:

— Я помогу родиться твоему дитя, в этом будь уверена. А насчёт дальнейшего даже не спрашивай.

Как-то раз она отправляет меня за нужными ей жёлтыми цветками, растущими у предгорья, одну, а сама остаётся в селении, чтобы начать готовить мази для больных. Мой шаг лёгок и уверен, я не чувствую тяжести, несмотря на то, что живот уже выпирает вперёд. Свежий воздух наполнен сладостью трав и лёгкой горечью тех цветков, что мне предстоит набрать. Их предстоит срывать осторожно, чтобы маленькие шипы, расположенные у самого соцветия, не поранили кожу. Иначе на месте ран сначала появятся красные точки, а потом волдыри, наполненные жёлтой жидкостью, которые будут долго и болезненно сходить. Я сажусь на корточки и наполняю цветками керамический горшок с крышкой, аккуратно надламывая стебель немного ниже незаметных шипов.

Я увлечена работой и пребываю в спокойном умиротворённом состоянии, оттого не сразу замечаю тень, скользнувшую ко мне, вижу её только тогда, когда она сливается с моей. Я оборачиваюсь и вижу Вэ'рка, стоящего вблизи. Впервые за последнее время вижу его без свиты и сопровождения настолько близко, что можно рассмотреть золотистые волоски руках или ресницы, обрамляющие светлые глаза. Через плечо перекинута верёвка, а на ней привязаны тушки подстреленных им птиц. Он застыл без движения и молча смотрит на меня, и я также не нахожу слов. Кажется, что между последним вечером, соединившим нас в страстном порыве, и нынешним днём — огромная пропасть, которую не преодолеть. Я отворачиваюсь и продолжаю заниматься своей работой, а Вэ'рк снимает с плеча добычу и садится рядом, начиная помогать мне. Во мне поднимается волна глухого раздражения, немного чуждого и словно не принадлежащего мне самой.