Эрика Адамс - Прах и камень [СИ] [litres]

Вокруг суетятся Жрецы, что-то говорят и двери дома то и дело хлопают, пуская лёгкий сквозняк, в то время как Вевея трудится надо мной, обмывая тело, заставляет перекатиться набок и перестилает подо мной мокрые от крови одеяла. Сильные руки знахарки размыкают мои сильно сжатые челюсти и вливают горький отвар. Я не хочу глотать его, пытаясь отвернуться. Но одной рукой Вевея придавливает мне на грудь, а второй зажимает ноздри, выжидая, пока я не глотну жидкости, хватая следом за ней воздух ртом. Сознание понемногу проясняется, и я улавливаю обрывки разговоров Жрецов, дожидающихся Видящих, что должны решить судьбу рождённого дитя. Мальчик, слышу я и ожидаю, что и сейчас, как в случае со мной, Жрецы прольют кровь и будут ждать решения Богов. Но Видящие решают иначе.

— Боги велели Невесте жить. А малое неразумное дитя, родившееся живым, неразлучно от матери. Значит, так тому и быть.

Голос главного Видящего подхватывает эхо вторящих ему других жрецов, и они покидают дом знахарки, разнося весть жителям. Самые любопытные из них толпятся у порога, норовя заглянуть через открывающуюся дверь. Их расплывчатые силуэты снуют возле окон, желая услышать хоть что-то. Они напоминают мне тени из легенд, льнущие к изголовью, питающиеся чужими эмоциями. А потом их относит прочь спокойный, но громкий голос главного Жреца. На особо любопытных покрикивает ещё и Вевея. И толпа расходится прочь, оставляя внутри дома только нас троих: меня, знахарку и рождённое дитя. Вевея хлопочет: пеленает младенца и подносит ко мне. Но я страшусь смотреть на него и опуская взгляд, отворачиваясь к стене.

— Думаешь, так ты сделаешь лучше для себя и для него? Снова взыграла злоба? Чем едва рождённое дитя провинилось перед тобой?

Она недовольна, её голос повышается и звенит внутри моей головы, но я непреклонна. Пусть делает что угодно с ним — меня это не касается. Мне кажется, что я уже достаточно послужила интересам селения, и отдала необходимое, выполнила предназначение или понесла заслуженное наказание: не знаю, но хочу забыть всё произошедшее, как страшный сон. Но всё же что-то заставляет меня наблюдать за знахаркой исподтишка. Она подслащает тёплую воду и смачивает в ней тряпицу, давая её ребёнку и удерживая за конец, чтобы не проглотил случайно. Младенец перестаёт недовольно вопить и замолкает успокаиваясь.

— Мне нужно раздобыть молока, — громко произносит Вевея и покидает дом, оставляя меня наедине с ребёнком, лежащим в колыбели совсем близко.

В доме воцаряется тишина. Но ненадолго — младенец начинает сначала потихоньку капризно хныкать, а потом его плач становится всё громче и громче, заполняет собой всё пространство комнаты.

Мгновения сменяются одно другим, Вевеи всё нет, а ребёнок истошно вопит, его громкий крик разносится далеко. И я удивлена, откуда у подобного крохи столько сил кричать так долго? Хотя, по словам жрецов, его сложно назвать крохой — мальчик крупный и сильный. Я лежу, отвернувшись лицом к стене, стараясь заглушить в себе чувство, которое вот-вот заставит меня встать и подойти к колыбели, чтобы взять его на руки. Я замком сцепляю пальцы рук, чтобы не позволить себе этого. А грудь, налитая молоком, пульсирует, отзываясь на вопли голодного младенца, и ткань рубахи начинает мокнуть от проступивших молочных капель.

Внезапно младенец замолкает, но меня это не радует, а заставляет тревожиться. Я лежу без движения несколько долгих мгновений, прислушиваясь, стараясь услышать хоть какие-то звуки, доносящиеся из колыбели, но неслышно ничего. Странное ощущение леденит всё моё существо, а сердце щемит до острой боли, и я не выдерживаю.

Я встаю, превозмогая слабость, и, ступая босыми ногами, подхожу к младенцу.

Он лежит смирно, грудь едва заметно поднимается от лёгкого дыхания, а тёмные глаза смотрят на меня так, будто он ясно видит меня и понимает, смиряясь с моим выбором. Я медлю всего одно мгновение, а потом беру его на руки, прижимая крепкое, тёплое тельце, и прикладываю к груди. Маленький ротик жадно обхватывает сосок и начинает поглощать молоко причмокивая. Может, так и надо?

В этот самый момент я окончательно решаю: что бы ни было ранее, этот сын только мой.

Мальчика я решила назвать Силаном.

Странным образом, но он примиряет меня с самой собой, привнося какое-то умиротворение. Или это привычное ощущение для всех матерей? Хотелось бы спросить у собственной матери, но она отрезала ненужный ломоть много лет назад и сейчас относилась ко мне словно посторонний человек или мимо проходящий сосед, приветствующий кивком головы, не более того. Даже Визалия, иногда встречающаяся мне в селении, взглядом выдавала гораздо больше участия и болезненного любопытства.

Её лицо приобрело какое-то странное выражение, доселе незнакомое мне. И я не могла его разобрать, в то время как ей посчастливилось найти избранника, который был одним из приближённых Вэ'рка. Люди судачили, мол, неравный брак. Даже несмотря на золото, уплаченное Им за меня, а всё же неровня чернь — знати.

Но Вэ'рк когда-то обещал изменить существующий порядок вещей, и изменения происходят понемногу. Думаю, всё началось с того момента, когда его избранницей стала пришлая девушка из чужого селения, с которым ныне наладились торговые связи, а количество селян возросло, пополнившись чужаками, потянувшимися вслед за знатью. Предводитель дал добро на неравный брак? Почесали языками пару седмиц — и успокоились, возрадовавшись в итоге, в особенности те, кому подобные пересуды и обычаи мешали соединиться семьями.

Время не стоит на месте. Оно торопливо бежит вперёд, подгоняя живущих. Зиму, выдавшуюся непривычно суровой для наших краёв, мы с малышом пережидаем в доме, редко выходя на улицу. В основном к нам в дом приходят люди, принося с собой вести. Весной должна выйти замуж Визалия, и празднество ожидается пышным.

Сельчане уже свыклись со мной, возвращённой Невестой, но на малыша поглядывают с опасением, стараясь сеть подальше от угла дома, в котором стоит его колыбель. Они охотно покупают мою работу, перебрасываясь со мной словами, но не справляются о здоровье малыша, и не кладут пару зёрнышек у колыбели, как принято делать это, если впервые появляешься в доме, где есть грудное дитя. Отчуждение явно чувствуется мной и уже заставляет сердце неприятно колоть время от времени от дурного предчувствия. Вевея лишь машет на меня рукой:

— Твоя участь — заботиться о сыне и воспитать его достойно. Не стоит заранее переживать и кликать беду на себя.

Возможно, она права. Но неприятный холодок иногда сквозит в груди и от него никуда не деться. А что хуже всего — замечая осторожный взгляд, брошенный в сторону Силана, какая-то часть меня понимает опасения чужаков, страшащихся неизвестного. Мне хочется затолкать это ощущение поглубже или избавиться от него вовсе, но оно есть. И от него никуда не деться, как и от факта того, кто именно породил это дитя, развивающееся во много раз быстрее своих сверстников.