Эрика Адамс - Прах и камень [СИ] [litres]

Но Вэ'рк дёргается в сторону, будто ошпаренный кипятком, едва задевает шрамы на ключице, отстраняется и медлит, колеблется пару мгновений, прежде чем вновь податься вперёд. Вэ'рк наклоняет голову, чтобы оставить следы своих поцелуев с другой стороны шеи. Но всё моё наваждение растаяло в весеннем ночном воздухе от его непроизвольного жеста: закрыть глаза на не желаемое и отойти в сторону. А я не хочу так. Может быть, моё тело и скучает по мужской ласке, жаждая прикосновений, но только не так.

— Тебе лучше вернуться к своей жене, — глухо проговариваю я, удерживая его лицо в ладонях и не давая ему приблизиться.

— Если бы только не…

— Твои слова полны сожаления по несбыточному. Оставь меня в покое, Вэ'рк.

— Не могу.

— Просто не хочешь. Так гораздо удобнее — скрываться от посторонних, словно вор, а на людях быть примерным семьянином.

Вэ'рк сурово поджимает губы и выговаривает медленно:

— Мы оба связаны обязательствами и не сами выбрали свой путь, но это не означает, что мы не можем быть вместе.

— Ошибаешься. Означает.

— Что мне сделать для тебя?

— Уже ничего. Всё было сделано ранее. И я надеюсь, что не настанет тот день, когда придётся просить тебя переступить через привычное и заставлять делать непосильный для тебя выбор.

Мне достаёт сил отнять руки от его лица и поспешно уйти прочь, надеясь только на то, что никто из праздно шатающихся гуляк нас не видел. А ещё в голове мелькает мысль, только бы Вэ'рку не взбрело в голову сейчас броситься вслед за мной.

Вино — плохой советчик, качаю я головой, оглядываясь назад с некоторым страхом. Но хвала богам, всё обходится. Я начинаю чувствовать некоторое отчуждение к Вэ'рку. Он очень часто говорил о своих обязательствах и желании быть со мной. Но тем не менее ни разу не попробовал отступиться от принятых устоев, заставив меня уверовать в то, что для него гораздо важнее первое.

Этой весной я решаюсь поехать на крупную ярмарку в соседнем селении. Оно расположено на пересечении нескольких крупных дорог и несколько раз в год там становится особо людно и шумно. Так говорят. Я никогда не покидала пределов нашего селения, потому поначалу к предложению самой присоединиться к торговцам отношусь насторожённо, но потом старый Хаммаз убеждает меня, что так я смогу продать свой товар гораздо выгоднее, чем отдавать его по низкой цене нашим торговцам.

Перспектива оставлять Силана на один-два дня мне не нравится, но Вевея, улыбаясь, говорит, что справится. И всё же я решаюсь согласиться, хоть и не могу сказать, что сильно охоча до золота. Но оно всё же необходимо мне, потому что на самом деле я лелею мечту о том, что однажды смогу взять своего сына и незаметно покинуть родные края, уехав так далеко, где нет ни Невест, ни Зверя, что сбирает свою дань, ни любопытствующих знакомых и их настороженно-осуждающих взглядов. Но в самый последний день старый Хаммаз внезапно заболевает, будучи не в силах встать с кровати.

— Придётся тебе ехать самой. Я совсем расхворался, — заходится в хриплом, надсадном кашле Хаммаз, — сосед тоже отправляется на ярмарку, можешь сесть к нему в телегу.

Я согласно киваю и тороплюсь занять место в телеге у его соседа, Арката, пока не набежали иные желающие, устраиваю сумки подле себя и глубоко вздыхаю. Впервые удаляюсь настолько далеко и надолго от своего родного дома. Скорее всего, вернёмся мы не раньше чем через два, а то и три дня. Мы отправляемся в путь с рассветом и дорога предстоит долгая. Две лошади тянут телегу, а третья, привязанная за ней, послушно трусит позади.

Солнце неспешно и лениво скользит по небосклону, заставляя утро смениться днём, а после и вечером. С приходом сумерек меня вдруг охватывает тревога, чудится, что отбрасываемые тени становятся длиннее, чем есть и хищно тянутся ко мне, а воздух наполняется странным шёпотом, слышимым только мной: Аркат всё так же спокойно правит лошадьми, и те послушно передвигают ноги. Я стараюсь отделать от неприятного ощущения, но с каждым мгновением оно лишь усиливается, перерастая в панику с окончательным приходом темноты.

Мы остановились на привал, как и все прочие торговцы, Аркат занимается лошадьми, наказав мне расстелить покрывало и собрать поесть из того, что брали с собой. Руки сами совершают привычные действия: разламывают хлеб и нарезают мясо, наполняют металлические кружки водой, но изнутри меня словно поднимается наружу липкая волна отвратительного страха и заставляет горло сжиматься пульсируя. Что-то не так. Сердце отчаянно колотится в груди и его рвёт от боли на части. Одна кровоточащая часть остаётся при мне и пульсирует, а другую подхватывает и уносит вихрем прочь, далеко-далеко. Лишь ноет от недостающего отныне куска самой себя. Я не могу усидеть на месте, соскакиваю и бросаюсь к Аркату, уже опустившемуся на землю рядом с телегой:

— Я не поеду на ярмарку, я возвращаюсь домой!..

Он поднимает на меня усталый, ничего непонимающий взгляд:

— Как? Почему? Что тебе взбрело в голову? Завтра с рассветом выступаем, и через несколько часов будем на месте.

— Нет, — отрицательно машу я головой, — я не поеду… Что-то произошло. Мне нужно вернуться.

— Никто не едет в обратную сторону сейчас. Ляг отдохни. День выдался жаркий, а в твоём одеянии тяжелее переносить духоту, — взгляд Арката полон сочувствия и искреннего участия, но он не испытывает тех же ощущений, что и я, ему неведома тоска, зажавшая меня в свои тиски. Аркат что-то говорит, пытаясь образумить меня, но я не слышу его, мечусь рядом с груженой телегой, отчаянно заламывая руки.

— Мне нужна лошадь, — наконец, могу выговорить я, — сейчас же!..

— Какая лошадь?! — изумляется Аркат, сидя у телеги, вытянув ноги, — лошади должны отдохнуть. Куда ты поедешь? На ночь глядя?

Но я не слушаю его, бросаюсь к стреноженным лошадям, распутывая ноги самой резвой из них. Аркат поднимается и подходит ко мне, перехватывая мою руку:

— Ты что творишь? Совсем выжила из ума?

У меня хватает сил вырвать руку из его захвата и толкнуть, что есть мочи, в грудь:

— Я забираю одну из твоих лошадей. В уплату можешь продать всё, что я везла на продажу.

Аркат медленно, по-стариковски поднимается, пока я торопливо седлаю лошадь, встаёт и ковыляет ко мне, пытаясь удержать, перехватывает поводья и тянет на себя. Я изо всех сил дёргаю их на себя и лошадь, спокойная до того, встаёт на дыбы, ударяя копытом в грудь Арката. Он падает на землю, осыпая меня бранной руганью, а я вскакиваю на лошадь и бью изо всех сил пятками в её крутые бока, заставляя сорваться с места в ночную тьму. Я убеждаю себя, что не заблужусь, поскольку кажется, что мы ехали всё время по одной прямой дороге, никуда не сворачивающей.