Ирина Смирнова - Кот под кринолином [СИ]

Немного тряски, и вот я уже лежу на пропахших сеном и костром шкурах, а к губам прижимают теплую пиалу с каким то пахучим травяным настоем. Первый глоток заставил жутко закашляться, напиток оказался ужасно горьким и буквально пробирал этой самой горечью до костей. В измученном организме как-то сразу появились силы резко отскочить от адского пойла, но всё те же руки насильно удержали и влили в меня всё, до последней капли. Над ухом хрипло посмеивался незнакомый голос, окончательно приводя в сознание.

Несколько тяжелых вздохов, и я уже полностью осмысленно смотрел на внешний мир. Находилась моя тушка в неком подобии просторного шалаша из войлока. Редкие солнечные лучи проникали через отверстие в середине округлой крыши, расцвечивая яркими пятнами тонкую струйку поднимающегося вверх дыма. Я завороженно наблюдал за извивающимся дымком, как можно дальше откладывая мысли о суровой реальности.

Своеобразную медитацию нарушил тихий стук где-то сбоку. Я нехотя, с огромным внутренним усилием, повернул всё еще тяжелую голову и осмотрел гостя. Хотя гость здесь — я. А передо мной в позе лотоса устроился хозяин шалаша — старик в невообразимом аляповатом наряде и с оригинальной прической, в которую были вплетены различные камушки, бусины и перья. Они и издавали этот на удивление мелодичный и совсем не раздражающий стук.

— Очнулся, жеребёнок? — старик изобразил улыбку, отчего количество морщин на и так немолодом лице увеличилось чуть ли не вдвое. В ответ я просто кивнул, боясь, что голос пока не пришел в норму. Во рту всё еще был тот мерзкий привкус, заставляющий невольно сглатывать слюну и облизывать сухие губы.

— Воды? — протянул он мне другую пиалу, в которою я вцепился, как в единственное спасение. Холодная жидкость сейчас казалась манной небесной. В два глотка осушив маленькую ёмкость, я протянул ее старику с просьбой о добавке.

— Нельзя, — мотнул он головой из стороны в сторону, снова постукивая украшениями, — взмыленных лошадей сразу после скачки поить нехорошо, — но, посмотрев на мои умоляющие глаза, немного смягчился: — Полчашки, не больше.

Вожделенная жидкость вновь оказалась в моих руках, и теперь я пил уже медленно, наслаждаясь каждым маленьким глотком явно родниковой воды.

В это время старик молча пытался что-то во мне рассмотреть. Он, даже ничуть не скрываясь, несколько раз заглянул мне в глаза и подергал за пряди волос. Под конец, когда мне уже хотелось послать лесом надоедливого дедка (он, по-моему, мне даже в зубы заглянуть умудрился), тот, наконец, отодвинулся и утвердительно кивнул сам себе: — Похож.

Мой вопросительный взгляд был нахально проигнорирован. Зато сам дед устроился поудобнее и так же вопросительно взглянул на меня:

— Рассказывай, жеребенок.

В первые секунды я чуть не подавился от такой наглости, но глаза старика лучились таким теплом и опекой, что я невольно сглотнул уже слетающие с кончика языка оскорбительные слова. В один момент я резко почувствовал себя, как в детстве, маленьким и ничтожным котёнком, которому безумно хочется прижаться к кому-то взрослому, мудрому и родному, зарыться мордочкой в густой мех и не отпускать никогда. Но после смерти матери и попадания в бордель у меня было лишь махровое одеяльце, которое и впитывало в себя все мои детские переживания и слезы. Мягкое, купленное Маман специально для меня, чтобы моей кошачьей ипостаси, так плохо контролируемой на первых порах, было что «помять» лапками. За все время оно превратилось в подранную кое-где тряпку, но, даже подписывая контракт с гиеной, я забрал его с собой. Теперь его наверняка сожгут или отдадут проклятым псам, которые с удовольствием разорвут игрушку на кусочки, явно представляя на его месте мою тушку.

Задавив в себе невольные чувства, я, тихо, стараясь отстраниться от происходящего, начал рассказывать старику о своей жизни, акцентируя свою историю на более светлых моментах. Несмотря на непонятное и несвойственное мне желание «выплакаться», я все же не хотел, чтобы меня жалели. Но с каждым моим словом дед всё больше хмурился. Под конец повествования из его глаз пропали те заботливые и задорные искорки. Что ж, похоже, еще один человек изволил во мне разочароваться.

— Ты, — начал он с тяжелым вздохом, — не сможешь жить в степи.

Да скажи уж честно, старик, ваше племя не потерпит рядом шлюху!

— И не подумай, — резко сказал он, будто прочитав мои мысли, — дело не в твоём прошлом. Вернее, не совсем в нём, — убедившись, что я его слушаю, он продолжил: — Степняки — все воины. Наши лица и глаза с детства побиты ветром, наши пальцы стерты о тетивы луков, наши кони привыкли неделями скакать, обходясь вместе с всадником лишь бурдюком воды да редкими родниками, — это он что, намекает, что они неделями не моются!?

Тсс, действительно, что ли, мысли читает, вон как ухмыльнулся.

— Тебе не место среди нас не из-за того, кем ты был, а из-за того, кто ты есть сейчас, — вот же философ на мою голову. — Ты-не охотник, не воин, даже не крестьянин. Несмотря на своё незавидное положение, ты постоянно жил, в худшем случае, словно самый младший сын небогатого дворянина, не обремененный ни финансовыми проблемами, ни уходом за домом или поместьем, ни вопросами налогов или торговли. Я не говорю, что ты не образован. Но ты никогда не нес ответственности даже за себя самого, даже за свою собственную жизнь…

Слова старика подрубали и так еле стоявшие опоры самомнения и заставляли задуматься.

— Скажи мне, жеребенок, — его черные глаза с пожелтевшим от старости белками, казалось, смотрели в душу, — получив прямо сейчас свободу, столь желанную тобой, куда бы ты пошел? — его иссохшие пальцы схватили злосчастный ошейник с подвеской и сжали с такой силой, что артефакт затрещал.

Я зажмурился, ожидая неминуемой боли, но ее не последовало. Украшение безжизненно лежало на ладони старика, будто и не было в нем никакой магии.

— Так что? Есть ли у тебя место, куда бы ты мог, а главное, хотел бы вернуться? — под столь пристальным взглядом я не смог бы соврать, даже если бы хотел. Но озвучить горькую правду не было сил, поэтому лишь с тяжелым вздохом опустил голову, да и степняку было вполне достаточно моего молчания. Неожиданно дед резко отстранился и пару раз фыркнул в кулак, как недовольная лошадь.

— Ты пахнешь хищником, — пояснил он.

— Конечно, я же кот, — пожал я плечами, чуть дезориентированный резкой сменой темы.

— Твой кот — такой же хищник, как мой конь водоплавающее, — всплеснул старик руками, — плавать-то, конечно, может, но медленно и недолго, — пробурчал он уже спокойней. — И знаешь, — степняк сощурил и так узкие глаза, — раз уж ты привык отдавать вожжи своей судьбы в чужие руки, то уж лучше эти вожжи подберу я, внук! Уж кому, как не мне, желать тебе счастья. — С этими словами дед вскочил на ноги и стремительно удалился за полог шатра. Мне же оставалось лишь недоуменно хлопать глазами в попытке осмыслить его последние фразы и мять в руке маленькую подвеску, которая тугим ошейником обвила мою шею.