Solveig Ericson - Вакуум (СИ)

Мархо робко потянулся губами к соску и, когда получил желанное в рот, быстро зачавкал, положив по-свойски ручку на грудь.

Когда Ен появился в пещере и медленно подошел к нашей лежанке, то увидел сына у меня под боком - мархо сыто рыгнул и дернулся во сне. Я смотрел на Ена и не знал, как просить прощения. Ничто не могло загладить моего поведения, но рохаэ только вздохнул так, словно с его плеч свалилась Вселенная, и опустился на колени. Погладив меня по бедру, укрытому простыней, он лег рядом и прижал меня спиной к груди, зарывшись носом в волосы на затылке. Я положил ладонь поверх его руки на моем животе и тихо сказал:

- Теперь все будет хорошо… Ээм… кажется, он навалял…

***

Мы провели в каньонах еще полгода и все же решили идти дальше. Среди нас оказались сплошь авантюристы. Мархо подрос, его кожа приобрела красноватый оттенок, отросли белые брови и ресницы, а вот на голове торчком стоял красный чуб и во рту выросли первые два клычка.

Вид у нашего мини-отряда был заправский: старая, местами изодранная одежда того мира была прикрыта плащами из добротного, хорошо выдубленного меха райских расцветок. У всех кроме меня, кормящей матери, позвякивали тяжелые заплечные сумки, а я возился с мелким, пытаясь удобней его устроить в тканевой петле у себя на груди.

- Мархо, мелкий ты жук! – ворчал я на него, но он продолжал вертеться, пытаясь увидеть все и сразу и при этом не выпустить ткань моего комбеза из цепких пухлых пальцев. Подул холодный осенний ветер, и я поправил на Мархо меховую шапочку, завязав её под двойным подбородком.

- Хватит называть ребенка «ребенком», - вмешалась Тришер, - у него имя есть.

- Его Вурих зовут, - поддержал Ен как бы промежду прочим, продолжая наш путь через цветные каменные холмы.

Вурих, Вурих, знаю я, что Вурих, но мне не нравится. Когда я спросил у Ена, что значит это имя он сказал: «Вурих есть Вурих. Ничего не означает», - но Тришер потом объяснила, что «Вурих» означает «надежда». И непросто «надежда», а «надежда на будущее».

Я верил в светлое будущее, где будем мы с Еном, Вурих и, может быть, еще парочка пухлощеких мархо.

Эпилог

Меня загнал кивар на самый край пропасти, скалился на меня, оголяя огромные клыки, к прыжку готовился. Я уже немолод, силы и глаза меня подводят, да и ноги слабы. Попрощавшись с жизнью и помолившись Серебряной Тха’ке и её троим сыновьям и двум дочерям на небе, я приготовился отдать свою жизнь не за просто так. Всё же я - шаман племени Анава Туэрэ, и тотемом нам служит гордый ксу, а ксу пытается взлететь даже с одним крылом.

Я оскалился и выставил копье вперед:

- Ну, давай! Вперед, отведай старческого мяска!

Кивар припал к пыльной земле, прижав уши и шипы на холке, но внезапно вскинулся и повернулся ко мне задом, лицом к деревьям. Их было четверо. Двое из них вырвались из леса, один прыгнул на кивара, прижав его ногами к земле, и оторвал зверю голову. Второй схватил меня и оттащил от пропасти, куда я чуть не свалился с испугу, и стал что-то мне говорить на неизвестном мне наречии, глаза и волосы его ярче солнца, ростом на голову выше меня и кожей красный, как всё наше племя. Звериные лапы, звериные клыки.. Второй был еще выше, его глаза и волосы вспыхивали пламенем, и рука одна была сплошь черный огонь, а лицо, с самоцветами по бровям, кровью кивара залито.

Двое других были белокожими, но такими же светловолосыми, как и женщины нашего племени, глаза их жидким металлом сверкали, сами тонкие, как длинноногие тинки в степях. Одна из «тинков» держала на руках ребенка, красноволосого и с глазами, как небо на закате. Они смотрели на меня, пришедшие со стороны радужных холмов, где не селилось ни одно племя, потому что там издревле боги обитали, смотрели и чего-то ждали.

- Боги! – возликовал я и упал в пыль, раскидав шкуры по земле.

Пусть возрадуется племя Анава Туэрэ, старый Вэр привел к ним детей Тха’ке и больше им не стоит дрожать в ночи, ожидая нападения чудовищных кивар.