Алина Углицкая - Единственная для Барса

— А я бы хотел, чтоб сказало.

— Рано ещё.

— Рано. Надо дождаться, пока в наших руках окажется контрольный пакет акций.

— И что будет, когда это произойдёт?

— Увидишь, — усмехнувшись, Стромов нашарил у ног непочатую бутылку. — Тебе понравится.

Борис с минуту наблюдал, как тот откупорил пробку и, приложившись к горлышку, начал жадно глотать темную шипучую жидкость. Потом произнёс:

— Кир, давай на чистоту. Я твой друг. Я хочу помочь. Что ты скрываешь?

— Ты о чем? — Стромов ответил невинным взглядом.

— Не придуривайся. Я вижу: что-то случилось. И дело не в Андрулеску, не в акциях и не в твоих планах… — внезапно его осенило. — Дело в этой девчонке, ведь так? Ты с ней сегодня встречался…

Стоило только Борису вспомнить о Лике, как Стромову словно сорвало стоп-кран.

С утробным рычанием он вскочил на ноги и запустил бутылкой в сторону друга. Стеклянный снаряд пронёсся через всю комнату, заставив Бориса отпрянуть, разбился о стену и осыпался вниз стеклянным дождём.

— Помочь? — прорычал Кир, сжимая кулаки. В его глазах, налитых кровью, вспыхнула ярость. — Ты хочешь помочь? И чем же, скажи на милость?

Процедив пару ругательств, он рухнул назад на диван.

Борис пару секунд смотрел на него, потом молча прошёл к бару, взял бутылку обычной воды и налил в стакан. Все так же молча вернулся к дивану. Сунул стакан в руки Стромова.

— На вот, выпей и не ори. Говори, что случилось.

Тот послушно сделал пару глотков. Всплеск ярости исчез так же быстро, как и возник, оставив после себя сосущую пустоту. И в тишине гостиной прозвучал пьяный смех Стромова, полный горечи:

— Ты серьезно уверен, что сможешь помочь?

Борис подошёл ближе. Опустил руки на плечи друга и заставил того поднять голову. Потом тихо заговорил, выделяя каждое слово:

— Мне было десять лет, когда мой отец привёл тебя в дом и сказал, что теперь ты мой названый брат. Ты был старше на год, но выглядел в два раза младше. Испуганный мальчишка с затравленным взглядом и изуродованным лицом. Ты боялся людей, боялся света, прятался по тёмным углам. Кричал по ночам. Шарахался от каждого звука. Я обещал о тебе позаботиться. А через пять лет мы скрепили наше братство кровью, помнишь? У меня на руке до сих пор шрам.

Он повернул левую руку ладонью вверх. На загорелой коже запястья белел тонкий рубец.

— Помню, — хмыкнул Кир, глядя на шрам, — как у тебя кровища хлестала, и рана долго заживать не хотела. А на мне все за пять минут заросло.

— Потому что ты вер.

— Потому что я вер, — повторил Кир, как заведенный. — А ты человек.

— Я твой брат. И я всегда буду на твоей стороне, что бы ты ни затеял. Знаешь почему?

— Почему?

— Потому что так поступают братья. — Борис замолк на секунду, а потом, хлопнув Стромова по плечам, совсем другим голосом произнёс: — Так что хватит этих бабских истерик, давай выкладывай, что там случилось.

Кир медленно снял с плеч руки друга. Встал, пошатываясь, и с досадой чувствуя, как быстро выветривается хмель. Теперь он возвышался над Тихомировым на целую голову.

— Я столько лет пытался стать человеком, — начал Стромов, поморщившись. — Но ты верно заметил: я — вер. Это моя сущность и моё проклятье, и сегодня я это понял, как никогда.

Пошарив в кармане, он достал смятую салфетку, ту самую, на которой дочь Андрулеску записала свой телефон, и поднес её к носу. Шумно втянул в себя запах бумаги.

Она все ещё хранила чувственный аромат девушки, теребившей её в руках.

Пива, пусть и крепкого, оказалось совсем не достаточно, чтобы его заглушить.

Её запах.

Запах истинной пары, ставший одновременно и приговором, и палачом.

В тот же миг зрачки Стромова резко сузились, превращаясь в два тонких серпика. А внутри, глубоко в подсознании, заворочался Зверь, напоминая о своем существовании.

— Чёрт, только не говори, что я правильно понял… — прошептал Борис, изумленно глядя на друга.

— Если бы я мог это предугадать, — Кир невесело усмехнулся, — если бы мог изменить…

Стиснув в кулаке измочаленную салфетку, он с шумом втянул её запах.

— И… что теперь? Ты все отменишь?

— Нет! — в глазах Кира блеснула сталь. — Я столько лет шёл к этому. Ничто не помешает мне насладиться местью.

В словах Кирилла было столько холода, что Борис не стал спорить.

Пожав плечами, он принес из бара бутылку виски. Ни слова не говоря, разлил по стаканам и один протянул Кириллу. Тот залпом опрокинул в себя адскую смесь, и она скользнула внутрь жидким огнём, обжигая гортань.

— У тебя глаза изменились, ты знаешь? — произнёс Тихомиров, вглядываясь в лицо друга.

Стромов кивнул.

— Понял уже. Хорошо, что я никогда не выхожу из дома без линз. Иначе бы меня уже пристрелил какой-нибудь верофоб.

— Здесь, на Тайре, тебе нужно быть вдвойне осторожным. А теперь и втройне. Или наш план полетит к чертям.

Мрачно усмехнувшись, Кирилл налил себе ещё одну порцию виски.

— За это не переживай.

Финансовый отчёт за последние полгода уже лежал на столе, когда Антуан вернулся домой.

Хмурый и недовольный, глава Химнесса мрачной тенью прошёл мимо притихших слуг и, приказав никого не впускать, закрылся в своем кабинете.

Первым делом проверил почту. Но Лика так и не открыла письмо. Ни одно, ни второе, ни третье. Ни сотни тех, что он присылал ей раньше.

Такая же упертая, как её мать, чёрт бы побрал эту бабу!

Спрашивается, чего ей не хватает?

Антуан не скупился в средствах, надеясь наладить контакт с дочерью, которую когда-то так опрометчиво выслал из Химнесса. Теперь он убеждал себя в том, что так было лучше. Для Лики. Но внутренний голос коварно нашептывал: нет, он сделал это исключительно ради себя.

Все дети веров, родившиеся от человеческих женщин, несли в себе так называемый альфа-ген. Тот самый, который был искусственно внедрен в первое поколение. В младенчестве этот ген спал, и ребёнок до трёх лет ничем не отличался от человеческого малыша. Но стоило пересечь рубеж в три года, как все менялось. Альфа-ген просыпался. А вместе с ним и внутренний Зверь.

А у Лики альфа-ген не проснулся.

Из всех детей, рожденных в Химнессе, только она — дочь главы — оказалась ущербной. Это был удар ниже пояса. По самолюбию, по репутации Антуана. Он даже засомневался, его ли это дочь? Он не любил женщину, которая ее родила — так, испытывал небольшую привязанность. На большее его эгоизм был не способен. И потому он без малейших упреков совести отправил её с ребенком на материк.

С глаз долой.

И постарался о них забыть.

Правда, спустя семнадцать лет, уже перед смертью, Анна прислала ему результаты генетического анализа. Только тогда он поверил, что Лика все-таки его дочь. Да, самый сильный вер Химнесса оказался с небольшим браком: не смог передать своему единственному ребенку альфа-ген.