Михаил Окунь - Отсрочка ада

Наконец, передо мной останавливается последний вагон, который неожиданно оказывается теплушкой. Ее раздвижная дверь — прямо перед носом. Бесшумно она сама уходит в сторону. Пол вагона тютелька в тютельку совпадает по высоте с настилом.

Я вижу внутренности теплушки: в середине — пустое пространство, справа и слева — по три яруса нар, глубина которых тонет в вагонном сумраке.

(Мне даже удается вспомнить, откуда эта теплушка могла въехать в мой сон. Во время солдатчины в таком же мерзком ящике с нарами и без единого окошка я трое суток мучался на пути из Москвы на химполигон, расположенный в местности с мощным названием Фролищи. Просыпался среди ночи от духоты и тесноты, открывал глаза — и видел в двадцати сантиметрах перед собой неоструганные занозистые доски. И чудилось, что заживо погребен в наскоро сколоченном трехъярусном многоместном гробу).

А в своем сне я, не входя, приглядываюсь, кто же заполняет нары. И поначалу не верю глазам…

На всех шести полках справа и слева, словно белесые опарыши в ржавой консервной банке рыболова, копошатся обнаженные тела. Они причудливо сплетаются в клубки различных размеров и форм, и опять распадаются, чтобы снова и снова образовывать очередные конфигурации.

Я замечаю, что эти похотливцы обоих полов совсем юны — лет по тринадцать-четырнадцать. Они малорослы, худы, слаборазвиты физически, бледны и одинаковы, как шампиньоны, взращенные во мраке теплицы. Но оттого еще более гадостно сексуальны.

После того, как дверь отъехала, и в теплушку проник последний свет уходящего солнца, оргия начинает постепенно терять накал. Десятки пар дымящихся похотью глаз впиваются в меня.

«Опарыши» призывно улыбаются, подмигивают, кивают головенками, высовывают языки и вытворяют ими черт знает что. Движения их розоватых язычков заучены, стремительны и манящи. И я делаю шаг в теплушку…

В этот момент, в полном соответствии с законами жанра кошмаров, из щели между вагоном и моей площадкой снизу высовывается рука в черной кожаной перчатке и цепко хватает меня за щиколотку той ноги, которую я еще не успел перенести в вагон. Я пытаюсь вырваться, но не тут-то было. Рука неумолимо затягивает меня под состав.

Я слышу издевательское хихиканье обитателей нар. Вижу наглое ликование, написанное на их смазливых прыщавых рожицах. И все глубже ухожу в дыру.

Один из гаденышей с нижней полки, зажав в руке свои анемичные гениталии, машет мне ими — на прощание. Другое создание неопределенного пола, бритоголовое и лопоухое, жадно припадает к ним ртом, тем самым прерывая столь своеобразный прощальный привет. Это последнее, что я успеваю увидеть в теплушке.

Под вагоном яростно озираюсь, желая непременно ухватить сволочь, затянувшую меня сюда, и немедленно разорвать на куски. Но вокруг никого нет. А между тем поезд трогается, и чугунное колесо, как последний круг ада, медленно накатывает на меня…

Тут фрейдист найдет богатую пищу для размышлений. Взять хотя бы выражение «тютелька в тютельку», исторгнутое из моего подсознания. Ведь с его помощью можно прекрасно охарактеризовать половой акт не только лилипутов, но и пакостных малолетних развратников, приснившихся мне.

Однажды Гена позвонил и без лишних предисловий сказал:

— У меня Галя, мы играем в подкидного. Приходи, она подработать хочет.

Об этой Гале, Генкиной ровеснице (а он повзрослел на год), я уже от него слышал. И как-то раз обмолвился, что недурно бы на нее взглянуть. А когда пришел и увидел, то меня победило ее сходство с «опарышами» из ночной грезы.

Худосочная и низкорослая, с огромными серыми печальными глазами на бледном лице, с пунцовым ртом до ушей, она выглядела года на три-четыре младше своих лет. Только груди, тянувшие на хороший второй номер, были не по ее комплекции. Неожиданно она мне их продемонстрировала без всяких поползновений с моей стороны, каким-то обреченно-заученным движением задрав грубый потертый свитер. Другой одежки под ним не оказалось.

Я сидел на диване, а она, бросив картёж, стояла передо мной с закатанным под подбородок свитером. И, не удержавшись, я поцеловал сначала один нежно-розовый сосок, потом другой…

Галя трудилась «соской» на автомобильном рынке, находящемся в конце нашего проспекта — там, где он постепенно переходит в свалки и капустные поля. Она бродила по площадке с выставленными на продажу машинами или по улочкам контейнеров, из которых бойко торговали запчастями, моторным маслом, инструментом. Иногда Галю подзывали сами любители, иногда, перехватив недвусмысленный взгляд, она подходила и предлагала: «Дяденька, хотите, я вас поласкаю?»

Одно время девочки, работавшие минетчицами при авторынке, чтобы избежать лишних слов, стали носить на шее детскую пустышку. Этот своеобразный «медальон» и указывал на «способ употребления» носительницы.

Клиентуры было навалом. Возрастного ценза не существовало. Интересантами выступали и едва вошедшие в половую зрелость прыщавики, и седовласые солидные отставные люди. Что лишний раз свидетельствует о ханжеской морали. Впрочем, не мне выступать обличителем общественных язв. Плохо же для Гали было то, что оплата ее стараний иногда происходила с большим скрипом, а иногда они и вовсе оказывались безвозмездными.

Раздался звонок в дверь, Гена открыл, и на пороге возникла подружка и соратница Гали во всех ее начинаниях — юная бомжиха Оксана, беглая детдомовка. Ей тоже было пятнадцать, но выглядела она старше своих лет — высокая, крепкотелая, с лоснящейся, словно отполированной физиономией. Оксану никто не звал и не ждал, она сама будто почуяла некий душок. В общем, «то не стая воронов слеталась…»

Напарницы, похоже, были отнюдь не лишены некоторых комплексов. Обнажиться они согласились лишь до пояса — «на всякий случай». Мы, мол, девственницы, и бережем себя для своих парней, которые сейчас в армии. Затем они перешепнулись между собой, видимо наметив план операции, и трудолюбиво принялись за дело. Галя пристроилась рядом со мной на диване, и питон враз заглотил добычу. Оксана присела на корточки около дивана и занялась той частью моего тела, которой некогда клялись древние римляне, а потому и прозвали эти органы «тестикулами». Воспитанница детского дома творила чудеса, ухитряясь втягивать их в рот оба одновременно.

Слаженным двойным напором подружки быстро добились успеха. При этом Галя оказалась не жадной и поделилась выплесками добытой влаги с подельницей, которая ради такого случая оторвалась от своего занятия и припала к источнику.

А что же наш юный сводник? Он с ногами забрался в полуразвалившееся кресло и саркастически ухмылялся, наблюдая за действом. Его вид как бы говорил: «Что хотел старший товарищ, то и получил!» Похоже, его иронию вызывало все во мне — и пылающее лицо, и вздохи-стоны. И в эту минуту я решил, что отплачу ему чем-нибудь подобным.