Автор неизвестен - Картезианский развратник

Какое блаженство понять всю тщетность пустых удовольствий, фривольных забав и опасных наслаждений, кои подстерегают человека на его земном пути! Даже утомленный длинной чередой заблуждений, в конце которой он наконец-то обрел счастливое спокойствие и избавился от всего, что раньше разжигало в нем желания, он все еще находится во власти того ужасного волнения, что захватывает его при воспоминании об избегнутых им опасностях. Однако он вспоминает о подобных чувствах лишь затем, чтобы в очередной раз порадоваться собственной безопасности, и в конце концов эти события обретают ценность, ибо позволяют лучше осознать прелесть спокойствия, которым он наслаждается теперь.

В таком положении, дорогой читатель, нахожусь и я. Мне остается лишь благодарить Господа, милосердие которого позволило мне освободиться из затянувшего меня омута разврата и придало мне сил начать описывать свои заблуждения в назидание собратьям.

Мое рождение явилось следствием невоздержанности преподобных отцов целестинцев из города Р. Я не выделяю среди них кого-то конкретного, поскольку каждый их них уверен в своей причастности к моему появлению на свет. Не знаю, почему вдруг мое перо замерло, отказываясь писать, а сердце наполнил трепет. Может, причиной тому опасения, что я могу приподнять завесу, открывающую тайны Церкви? Ах! Сейчас не время для этих запоздалых сожалений, потому как разве не сказано, что всякий мужчина есть прежде всего мужчина, а монах в особенности! Следовательно монах, как и любой другой мужчина, вполне способен трудиться над продолжением рода человеческого. Да и к чему им это запрещать? Они ведь весьма преуспели на этом поприще.

Возможно, любезные читатели ожидают, что я подробнейшим образом расскажу вам о всех обстоятельствах своего рождения? Но тут мне придется разочаровать вас, ибо это любопытство я удовлетворить не могу. Скажу только, что жил я у одного доброго крестьянина, которого долгое время считал своим отцом, и довольно об этом.

Моего приемного отца звали Амбруаз, и был он садовником в сельской усадьбе при монастыре целестинцев, располагавшейся в небольшой деревеньке в нескольких лье от города. Его жена Туанетта стала моей кормилицей. Ее собственный новорожденный сын умер в тот же день, когда появился на свет я, что как нельзя лучше помогло скрыть обстоятельства моего рождения. Сын садовника был тайно похоронен, а младенец, рожденный от монахов занял его место. Деньги решают любую проблему.

Я мало-помалу рос, искренне считая себя сыном садовника. Однако, да простят меня читатели за столь мелкое тщеславие, но я могу смело заявлять, что уже тогда мои наклонности выдавали мое истинное происхождение. Уж не знаю, что за божественный промысел воплощается в монашеских стараниях, но, очевидно, добродетель от ряс монахов снисходит на все, к чему они прикасаются. И самое яркое доказательство тому — моя кормилица Туанетта, ибо за всю свою жизнь я не встретил более разбитной бабы. Она была привлекательной толстушкой с маленькими черными глазками, вздернутым носом и крайне похотливым нравом. Всегда одетая гораздо наряднее, чем простая крестьянка, она представляла собой настоящую панацею для почтенного человека! Тем более для монаха!

Когда эта плутовка выходила в воскресенье в нарядном корсете, стискивавшем ее не тронутую загаром грудь так, что ее сиськи так и рвались наружу, то даже я, знакомый с ними не понаслышке, мечтал бы стать ее сыном, если бы еще не был им.

Итак, наклонности у меня были совершенно монашеские. При виде любой девицы я следовал лишь своим инстинктам и думал только о том, как бы обнять ее и увлечь в укромный уголок, где она позволила бы идти делу своим чередом. Даже при том, что я пока совершенно не понимал, что должно произойти, сердце подсказывало мне, что я на верном пути, и продвинулся бы к цели гораздо дальше, если бы меня не останавливали.

И вот однажды, когда я должен был быть в школе, я спрятался в каморке, примыкавшей к спальне Амбруаза, и отгороженной от нее лишь тоненькой стенкой, у которой к тому же располагалась кровать садовника. В то время стояла жуткая жара, и утомленный ею, я уснул. И вдруг меня разбудили яростные удары в перегородку. Я не мог и предположить, что происходит, а удары все продолжались и продолжались. Прислушавшись, я различил сквозь шум взволнованные восклицания и бессвязную речь.

— Ах… Туанетта, дорогуша… тише, не спеши! Ах! Плутовка… Ты меня убьешь своей страстью, быстрее же! Еще быстрее! Ах… я сейчас умру!

Эти восклицания, да еще столь пылкие, возбудили мое любопытство. Я сел. В страхе, что меня обнаружат, я боялся даже пошевелиться и совершенно не представлял, что происходит. Но вскоре любопытство пересилило мое беспокойство. Я снова и снова прислушивался к словам, доносившимся из-за стены, и вскоре установил, что Туанетта с мужчиной поочередно повторяют те же самые слова, которые я уже слышал. Я стал прислушиваться еще внимательнее и в конце концов меня захватило непреодолимое желание узнать, что же происходит в соседней комнате, заглушив любые опасения. Прежде всего мне хотелось посмотреть, кто же там, в спальне Амбруаза? Будь я посмелее, я бы даже рискнул и вошел в спальню. Но на такое я не решился. Вместо этого я стал шарить рукой по перегородке в поисках щелочек, и вскоре обнаружил одну, прикрытую большой картиной. Я прорвал полотно и приник к отверстию.

Что за зрелище открылось мне! Туанетта распростерлась на кровати в чем мать родила, а на ней отец Поликарп, недавно назначенный настоятелем монастыря, тоже голый. Чем они занимались?.. Да тем же, чем и наши прародители в те времена, когда Господь повелел им населить Землю, только тогда это действо вряд ли выглядело так развратно.

Их вид поразил и в то же время развеселил меня, но кроме того меня охватил восхитительный жар, который я не мог описать словами. Я готов был отдать всю свою кровь ради того, чтобы оказаться на месте монаха. Как же я ему завидовал! Мне казалось, что его наслаждение безгранично! По моим венам уже струился странный огонь, лицо горело, сердце рвалось из груди, а копье Венеры, которое я достал и стиснул в руке, налилось такой силой и твердостью, что нажми я хоть немного сильнее, могло бы проткнуть перегородку.

Наконец святой отец перестал скакать и слез с Туанетты, открыв моему взору все ее прелести. Она лежала с закрытыми глазами, с раскрасневшимся лицом, раскинув руки, и была почти неподвижна, лишь ее грудь вздымалась и опадала с удивительной силой. Иногда она напрягалась и сжимала зад, испуская при этом тяжкие вздохи. Я поторопился скорее обследовать взглядом все ее тело.