Джон Перкинс - Дженнифер и Ники

— Честно говоря, они не очень сексуально выглядят.

— У них нет искры, чтобы воспламениться Эросом и, сгорев дотла, оставить после себя чистый белый пепел секса.

Алэн говорил, что так вы пришли к своему учению. Строгое безбрачие.

— Это разрядка для стареющего мужчины. Скорее не физически, а морально. Любовь и ревность сильно изматывают. Я подал в отставку, но все еще люблю наблюдать со стороны.

Дженнифер не очень понравилась эта мысль.

— Думаю, что мое пламя еще не скоро потухнет, и я надеюсь, что никогда не перестану желать мужской ласки. Я ощущаю потребность в прикосновении.

— Аминь, — произнес он. Пока они разговаривали, он расправился с черным хлебом, поглощая каждый кусочек медленно, со вдумчивым наслаждением.

Этот разговор на кухне прояснил для Дженнифер ситуацию. Беседуя с Пэром Митей, она убедилась в том, что не сможет фотографировать по всему миру людей, носящих серебряную булавку. Это было бы не только непростительным вторжением в их частную жизнь, но могло и вовсе уничтожить результаты их труда, направленного против мертвой неподвижности и условности традиционного секса.

Но это не означало, что она не сможет снять Пэра Митю, если он ей это позволит. Она надеялась, что он разрешит, потому что в его славянских чертах читалось достоинство и сила характера, точно специально созданные для фотографии.

— Вы позволите мне сфотографировать вас, Пэр Митя? Я захватила с собой камеру в сумке на случай, если вы согласились бы мне позировать. Это не займет много времени.

— Я думал, вы никогда не попросите. Я слышал, как камера ударилась об стол, когда вы клали сумку. — Он застенчиво подмигнул ей, поднимая седые брови. — Я не позволю вам снимать обладателей серебряной булавки, потому что это повредит делу. Люди неправильно отнесутся к своей работе, появятся сенсационные заголовки. Но вы можете снять меня, если хотите. Я смотрел вам в глаза, и мне кажется, это будут хорошие кадры.

Дженнифер почувствовала такой прилив счастья, что ей захотелось перепрыгнуть через стол и расцеловать Пэра Митю. Она достала из сумки камеру и поднесла к глазам, регулируя фокус и выдержку.

— Не позируйте, — попросила она, — просто сидите за столом, сметая хлебные крошки.

Пэр Митя, отделенный от нее кухонным столом, и Пэр Митя в объективе были двумя разными людьми. Схваченный камерой, его крупный крючковатый нос мог поведать без слов целую историю. Завитки и рокайльные изгибы его седой бороды становились знаками личности. Добрые глаза казались сквозь объектив пламенными. Камера чудесно преобразила его, открывая в невзрачном человеке революционера, чье учение о простоте сексуальности — попытка противопоставить культурной обусловленности научные принципы — облетело мир, как благая весть.

Пэр Митя не годился в актеры. У него была прекрасная, сияющая улыбка и полные любви глаза. Редко доводилось Дженнифер фотографировать человека, чьи черты так правдиво отражали бы его личность. Самое бытие его просилось на фотографию.

Отщелкав три пленки, она опустила камеру.

— Я могла бы фотографировать всю ночь напролет, — сказала она ему. — Ваше лицо постоянно изменяется.

— Довольно. Спасибо, — он замахал рукой. — Это утомительно. — Он обоими локтями оперся на стол.

— Вы плохой актер.

— Да? Думаете, я тщеславен? — Он вскинул голову. — Это интересно. Может быть, вы правы, — в задумчивости он пощипывал бороду.

Она видела, что он устал. Было поздно, пора расставаться. Она поняла, что провела с Пэром Митей больше времени, чем позволялось ученикам, но один, самый главный вопрос, остался неразрешенным.

Она спросила прямо, стоя на кухне и глядя на седобородого человека за белым лакированным столом. До сих пор он уклонялся от ответа на ее вопрос.

— Что мне делать с Алэном? Я люблю его, но Ники ходит за ним как тень. Я не хочу быть для них третьей.

— Вы и не должны. Ники и Алэну пора выбрать каждому свою дорогу. Их близость была хороша, когда они были младше, но они зашли слишком далеко.

— Не хотите ли вы мне что-нибудь посоветовать, как разлучить их.

— Только одно: отвлечь внимание. Ники так сильно привязана к Алэну, только потому что еще не встречала равного ему мужчину.

— Это довольно трудно сделать. Несмотря на свои недостатки, Алэн единственный в своем роде.

— Познакомьте Ники с мужчиной. Возраст как раз подходящий.

Дженнифер нахмурилась, тщетно пытаясь представить себе такого мужчину. Ники знала, что лучшее воплощено в ее брате: внешность, ум, сексуальный опыт, дерзость и располагающая к себе искорка безумия.

— Вам пора идти, — напомнил Пэр Митя. — Общение в столь поздний час с женщиной вашей наружности пробуждает во мне голос плоти, так что идите.

— Ладно, — согласилась она, собирая вещи и надевая пальто. — Вы правы. Уже пора.

Она приблизилась к нему, чтобы попрощаться, протягивая ему руку в мягко освещенной кухне. Когда он обнял ее, она почувствовала себя полностью успокоенной.

Она шагнула прочь, но он окликнул ее:

— Постойте!

Она остановилась у стола в ожидании. Она догадывалась о том, что он ищет в карманах своего груботканого пиджака.

Наконец он подошел к ней, как ребенок, размахивающий зажженным фейерверком. Это была маленькая серебряная булавка в форме буквы О.

— Носите это, чтобы напоминать людям, что альтернатива существует.

Был День святого Валентина, канун Луперкалии, древнеримского праздника плодородия, который обладатели серебряных булавок отмечали 15 февраля. Юрию Московому предстояло последний раз в Америке исполнить главную партию в «Лебедином озере», после чего он отправлялся в продолжительное турне по Европе. Нарядная театральная публика уже собиралась в ожидании представления. На площадке перед театром перекупщики бойко торговали билетами.

Дженнифер знала, что это ее последняя возможность увидеть Юрия. Она позвонила ему и сказала, что хотела бы после представления провести за кулисы свою подругу, Ники Армитаж, чтобы познакомить с ним.

— Да, да, — согласился он. — Но я надеюсь, нам удастся избавиться от нее на некоторое время. Я хочу побыть с тобой наедине.

Когда в тот вечер Дженнифер и Ники вошли в фойе театра, гул голосов на минуту смолк, и все головы повернулись в сторону этих двух самых красивых женщин вечера.

Они вошли, держась за руки, Дженнифер, в горностаевой шубе, которую подарил ей Юрий, своими завитыми золотистыми волосами напоминающая греческую богиню, и Ники, смуглая, экстравагантная, с головы до пят закутанная в белоснежный мех марабу.