Дария Беляева - Нортланд

Я подумала, что это конец. Я умру, я умру, я умру. Не было ничего страшнее этой мысли, состоявшей из двух слов. Я обняла прутья ворот, стараясь удержаться, хотя я уже упала. Я пыталась удержаться не на ногах, но на земле.

Мне так не хотелось умирать, я подумала, что не дописала свой роман, не попрощалась с теми, кого люблю, никогда не была матерью, не прочитала множество книг. Я не была и не стану, не узнала и не узнаю, не научилась и не научусь — это знание заставляло меня тонко всхлипывать, и я подумала, что слабость, та самая, окончательная, станет спасением хотя бы от отчаяния. Я предприняла даже несколько попыток перелезть через забор, одна из них закончилась тем, что я упала на спину, и передо мной оказалась луна. Сначала она была серебряной, а затем показалась мне красной, почти рубиновой. В этой дымке было и его лицо. Я не услышала шума подъезжающей машины, я не услышала его шагов. Рейнхард возник словно бы из ниоткуда. Я хотела попросить его помочь мне, но с губ сорвалась только кровь.

Выражение его лица показалось мне совершенно незнакомым. Оно не было свойственно ему раньше, когда он был слабоумным, не было свойственно ему и после, когда он стал солдатом.

Рейнхард был испуган.

— Себби, — сказала я неожиданно ясно, и это вызвало новый приступ тошноты. Я перевернулась, выпустила из себя кровь и подумала, он не сможет мне помочь. Никто не сможет, даже мой сильный Рейнхард. Это вызвало новый приступ страха. Краем глаза я увидела Ханса и Маркуса.

— Я же говорил, — сказал Маркус. — Что от нее будут проблемы.

— И что ты будешь с ней делать? — спросил Ханс. Они стояли надо мной, и я смотрела на их сапоги, стараясь перестать бояться. Рейнхард молчал. Я почувствовала на себе его руки. Он пытался остановить кровь тем же нелепым образом, каким это делала я.

— Не знаю, — сказал он вдруг. — Она такая маленькая. Она же сейчас умрет.

И я поняла, что ему страшно ко мне прикасаться. А меня лихорадило и трясло, и я подумала, только возьми меня на руки, пожалуйста, я не хочу умирать совсем одна.

Ханс сказал:

— Я заведу машину.

И я подумала, а им ведь тоже не безразлично умру я или нет. Не из-за меня — из-за Рейнхарда. Я закрыла глаза, и Рейнхард взял меня на руки. Осторожно, словно крохотного, больного зверька.

Я почувствовала, что он поднял меня, прижалась к нему в приступе неожиданного, детского страха высоты. Рейнхард с осторожностью обнял меня, словно хотел согреть, но боялся повредить мне косточки (вовсе не в них заключалась моя нынешняя хрупкость). И тогда я подумала: Себби был прав. Рейнхард любил меня. Эта мысль вызвала внутри спазм, но и только. Все мои чувства стали до предела физиологичными. Я не заметила, как мы с Рейнхардом оказались в машине. Я не почувствовала и тепла — мне все еще было холодно. Рейнхард прижимал меня к себе.

— Я не хочу умирать, — говорила я всякий раз, когда мне удавалось что-нибудь сказать. Ханс вел машину, Маркус сидел рядом с ним. Они молчали, напоминая мне тех солдат, что держали меня в машине Себби.

Рейнхард гладил меня по волосам, я как никогда чувствовала его присутствие.

— Все будет хорошо. Мы едем ко врачу. К очень хорошему врачу. Все будет хорошо. Хорошо, да.

— Выглядишь забавно, — сказал Маркус.

Но Рейнхард не обратил на меня внимания. И я почувствовала, что он укачивает меня, легко-легко. Когда-то давным-давно, когда у Рейнхарда еще не было речи, чтобы сказать, что его волнует, я раскачивалась вместе с ним, чтобы показать, что сочувствую ему и хочу помочь.

Я так боялась, так плакала, и это было все, на что у меня еще оставались силы. Я смотрела в лицо Рейнхарда и видела любовь, нежность и страх перед тем, чтобы повредить меня. Это приносило короткие вспышки облегчения.

— А если она погибнет? — спросил он.

Маркус ответил:

— В таком случае, ее больше не будет. А ты что думал?

Казалось, они не приспособлены, чтобы ощущать такие вещи, а тем более говорить о них.

А потом я вдруг увидела, что его лицо изменилось. Он усмехнулся, затем оскалился. И я поняла, что Себби был куда изощреннее, чем мне казалось. Он хотел не только испугать Рейнхарда, он выбрал для этого самый отвратительный способ. Я истекала кровью, и я боялась.

Я зеркале заднего вида я могла смотреть на то, каким голодным и безжалостным становится выражение его лица. Искренняя, живая, испуганная нежность сменилась глумливым голодом, так ему свойственным.

Ханс сказал:

— Да, это все невероятно не вовремя.

А потом Рейнхард склонился ко мне, и я почувствовала, как он слизывает кровь с моих губ. Это было отвратительно, в этом не было нежности.

Затем во все хлынула темнота, и я почувствовала теплое облегчение.

Все кончилось. А потом я долго сидела на каком-то диване рядом с Роми и Вальтером. Мы были в комнате, которая, казалось, принадлежала нам, хотя я ничего о ней не знала. Шел дождь, и его стук сливался со стуком чьих-то шагов снаружи, за дверью.

— Кто это? — спрашивала я.

Роми говорила:

— Наверное, стоит включить телевизор.

— Кто там? — спрашивала я.

Вальтер говорил:

— Думаю, мы заперты здесь навсегда.

Комната так напоминала гостиничный номер — дешевый, с облезлыми обоями и диваном, который обнажил пружины. Я сидела между Вальтером и Роми. На Вальтере были красивые, блестящие чулки и атласное платье. Оно очень ему шло. Его красные губы с идеальным контуром шевелились, но я не поняла, что он говорит.

Я спросила:

— Кто там за дверью?

А Роми спросила:

— Почему идет дождь?

Она медленно, с какой-то жутковатой раскоординированностью, встала, а затем снова села на диван, словно действие ее было совсем бессмысленным.

— Их много за окном, — сказал Вальтер.

— Кого?

— Стены здесь красные. Но не везде.

Мне захотелось заплакать, но я не смогла.

— Они ходят внизу, за окном, — сказала Роми. — Их много. Все в них.

Она принялась тереть коленки, словно от грязи.

— Так кто там? — спросила я. — Кто за дверью, Роми?

Я снова услышала шаги, они вызывали тревогу, в обрамлении дождя казались еще страшнее.

— Каждый день, с утра до вечера.

Здесь пахло сладостью и железом крови, и я подумала, что где-то есть ее источник. Стены ведь красные, подумала я. Посмотрев окно, я обнаружила за ним только темноту.

— Где они? — спросил Вальтер. Позвонили в дверь, затем затрещал телефон.

Я вдруг поняла, что вот она моя жизнь теперь: стуки, шаги, бесконечные звонки, мир в пределах комнаты, а за окном ходят неизвестные мне существа.

Но одно из них так близко. Спокойные, жуткие, нечеловечески мерные шаги. Шаги убийцы, подумала я.

— Или убитого, — сказал Вальтер. — Никогда не знаешь точно.

Тогда я встала и сказала:

— Мне нужно посмотреть, кто там ходит.