Дария Беляева - Нортланд

Страшно мне не было. Более того, я чувствовала облегчение, потому что теперь меня, Ивонн и Лили не разделяли привилегии. Свои привилегии можно только посчитать, а вернуть их теперь не получится никак.

Как только Рейнхард вывел меня из подъезда, он сказал:

— Ты сейчас отправляешься домой.

— Что?

— Ты разочарована? Мне стоило удерживать тебя в качестве заложницы?

Я взглянула на Лили и Ивонн, которая посмотрела на меня так, что стало холодно где-то в области печени.

— Нет, — сказала я. — Просто…

— Насчет твоей свободы я договаривался с кенигом.

Я снова ощутила себя маленькой девочкой, которую мама ведет к знакомому врачу, громко рассуждая о том, как он пропустит их без очереди.

— Да, — сказала я.

— Не буду предупреждать тебя о том, что будет, если ты кому-нибудь что-нибудь скажешь.

— Потому что я не сделаю этого.

Он усмехнулся. Я вдруг взглянула наверх и увидела, что Лиза смотрит на нас. Заметив, что я вижу ее, Лиза помахала мне. Я уныло повторила ее движение, снова взглянула на Рейнхарда. Его красивое лицо казалось мне совершенно безучастным. Я вдруг подумала, он ведь так смертельно бледен, потому что большую часть жизни не выходил на улицу. Некоторая болезненность оставалась в нем и до сих пор, это было трогательным, настоящим.

Я захотела поцеловать его, но вместо этого мы оба сделали шаг назад, расходясь, словно мы завершили танец. Я посмотрела на девочек. Лили не ответила на мой взгляд, а Ивонн продолжала излучать ненависть такой силы, что мне пришлось срочно развернуться и идти, уже не оглядываясь. Я слышала, как они посадили Лили и Ивонн в машину.

Была ли я виновата в этом? Можно было предположить. В конце концов, если раскручивать эту цепочку до конца, я вполне могла оказаться виновной во всем, что произошло с момента моего рождения.

Я решила оставить себя в покое и ни о чем, совсем ни о чем, не думать. Мимо меня проехала черная машина, блестящий, плотоядный жук. И я подумала, если Лили и Ивонн — заложницы, Рейнхард, Ханс и Маркус не должны вредить им, пока Отто делает, что положено.

Рейнхард дал мне свободу, у нее была своя цена. Я впервые подумала о том, считают ли Маркус и Ханс правильным его со мной общение. Я поняла, что это важно. Без этого не понять ни Рейнхарда, ни моего нового положения.

Впрочем, стоило быть благодарной за то, что у меня был шанс вернуться домой. Теперь я знала, насколько это много.

Так прошла неделя, от Рейнхарда не было никаких известий, как и от Ивонн и Лили. Я стала невидимой, мне не пересылали лавандовые повестки, меня не вызывали на работу. Я была призраком в собственном доме, так что иногда меня посещали предположения о том, что я просто умерла и началось мое длительное и бессмысленное посмертие.

Мне нравилось быть незаметной. Нравилось целыми днями сидеть дома, читать, писать и курить. Роми и Вальтер продолжали жить у меня, и мы представляли уже целую когорту призраков. Я отдала Роми один из своих костюмов, чтобы она не выделялась, когда выходит из квартиры. Впрочем, надо признать, что она делала это редко. Но все же чаще, чем Вальтер, который не покидал дом вовсе.

Он проводил свои дни перед зеркалом, примеряя платье за платьем, которые я покупала для него, делая вид, что у меня есть высокая, тощая тетушка, у которой так много дней рожденья. Я почти смирилась с тем, кто он есть. Этого, впрочем, нельзя было сказать о Вальтере.

Мои искалеченные родные и близкие требовали внимания и любви, и иногда мне казалось, что я не могу столько им дать. А иногда я думала, что нет никого счастливее меня. Я практически покинула Нортланд, оставаясь в самом его сердце. Мои близкие, чьи девиации являлись дисквалифицирующими в нашем великом обществе, могли жить рядом со мной и не бояться. Почти, разумеется, потому что совсем не бояться не мог никто. За эту неделю я хорошенько отдохнула. Казалось, я никогда прежде так не расслаблялась. И хотя Роми и Вальтер пробуждали во мне некоторую воинственность, я была рада, что они со мной.

Я часто думала о Лили и Ивонн, об Отто, даже о Лизе. Я думала о том, что вполне могу поехать к Отто, но боялась застать там Маркуса или Ханса, боялась показать, что я лезу не в свое дело. Кроме того, я, с присущим мне малодушием, хотела скрыться как можно дальше.

У меня была своя уютная норка, и всякий раз, думая об Отто, я представляла, как легко могу потерять ее. Так что самыми смелыми из всех моих поступков в эту неделю абсолютной свободы были прогулки по бульвару.

Но и этим я гордилась. В конце концов, я не думала, что после всего вообще способна буду выйти из дома или даже вылезти из-под одеяла.

Воистину, величайшая сила духа просыпается в нас, когда наступают трудные времена. Я выходила в прохладные и прекрасные лунные ночи, когда людей вокруг было мало, а звезд над головой очень, очень много. Роми говорила, что люди действительно начнут считать меня призраком, если я буду появляться только по ночам.

Однако, ночь казалась мне надежным временем. И она позволяла подумать в тишине, а это в моей жизни, застигнутой врасплох Вальтером и Роми, стало очень ценно. В одну из таких прогулок запах лип казался мне нестерпимо сильным, каким-то по-особенному нежным. Аккуратные липы источали спокойствие и стабильность, которых мне так не доставало.

Я шла между ними, представляя себя королевой, шагающей между своих подданных, вытянувшихся вверх с почтением и благоговением. Глупые, самодовольные фантазии забавляли меня, но в то же время я почти верила во все, что происходило в моей голове.

Когда я услышала позади шум подъезжающей машины, то, конечно, испугалась. Однако по зрелому измышлению следующей секунды поняла, что это, вероятно, Рейнхард. Когда я обернулась, то вместо черной машины, увидела ослепительно белую. Она подмигнула мне фарами.

Я пошла дальше, имея в арсенале иллюзорную надежду на то, что ничто не имеет ко мне никакого отношения. Мысль была такая приятная, что тревога схлынула, словно волна, впрочем, уже разрушившая берег. Я шла, наблюдая за собственной тенью в свете фар. Запах лип больше не казался мне успокаивающим, теперь в нем была тревожность, яркая, пронзительная нота, заставлявшая сердце биться сильнее.

Теперь это был страшный запах. Впрочем, все стало страшным. Я поспешила распрощаться с тревогой. Я и мой преследователь играли в определенного рода игру, где каждый старается как можно дольше сохранять хрупкость отстраненности. Машина следовала за мной, я шла вперед, делая вид, что не придаю ей никакого значения.

Конечно, я сдалась первой. В конце концов, не осталось ни одной причины для того, чтобы обманывать себя. Ушла надежда, ушла гордость, ушел даже страх. С каждым шагом я пустела, и когда не осталось ничего, что мне хотелось бы скрыть, я остановилась. Свет фар слился со светом, растекшимся у ближайшего фонаря, когда машина приблизилась. Я не оборачивалась, стояла, замерев, словно одна их тех кукол, которых с такой любовью и тщательностью создавал Отто. Машина поравнялась со мной, затем замерла, и дверь почти неслышно открылась. Часть меня желала услышать голос Рейнхарда, представить все это как очередную сексуальную игру между нами. Но некоторая основная идея, составлявшая Эрику Байер, заключалась в том, что если что и случается неожиданно, то оно непременно представляет собой нечто не очень хорошее или даже очень плохое.