Анастасия Трусс - Танец на осколках души

Я знала, что я могу его убить. Знала, что сделаю это без всякого сожаления или сомнения. Без всяких чувств. Думаю, в тот момент, моя собственная без эмоциональность по этому поводу, должна была меня напугать. Или, по крайней мере, встревожить. Но, нет. Меня это, вполне, устраивало — ничего не чувствовать.

— Хорошо, я это сделаю. Только… тот кинжал, который ты отдал мне тогда, для твоего убийства, я потеряла. Точнее, он остался в том, разрушенном Фероксом, доме. А я, после этого, туда больше не возвращалась и не пробовала искать.

— Я бы мог найти свой кинжал, но в этом теперь нет необходимости. Твоё демоническое оружие, вполне, справится. Ты же можешь его призвать?

— Наверное, могу. Но, я никогда этого не делала, — призналась я.

Я слышала, что демоническое оружие может чувствовать своего хозяина. И что оно может последовать за ним, куда угодно. Но, до настоящего времени, для меня в этом не было необходимости.

— Просто закрой глаза и представь его. Представь его во всех подробностях, во всех мельчайших деталях… Вспомни те ощущения, когда ты держишь его в руках.

Я сделала, как сказал падший. Закрыла глаза, вспомнила… Вспомнила ту жажду убийства, которую ощущала… радость от убийств… злость… Когда же я открыла глаза, древко косы было в моих руках.

— Я слышал, что твоё оружие — это коса, но не сильно этому верил, — произнёс мужчина, разглядывая моё Проклятье Света. — Теперь же вижу, что это, действительно, так. Но… почему я ощущаю в ней силу ангела смерти? Это же невозможно… невозможно наделить чужое демоническое оружие своей силой.

— Да? Я этого не знала, — не могу сказать, что была удивлена — скорее, мне было всё равно — невозможно, так невозможно. — Самаэль помог мне в Светлом лесу — наделил мою косу своей силой. Сказал, что это временно. Но, судя по твоим словам, что-то в ней осталось.

В этот момент, по залу пронеслось чьё-то грозное рычание. Трудно было предположить, что столь внушительное заявление о своём присутствии, сделал маленький щенок адской гончей и волка.

— Ренэтус? — изумилась я. — А ты как здесь оказался? Я же тебя в мире драконов оставила.

— Это твоя адская гончая? — спросил Анхель.

— Да, — кивнула я. — Мне его Самаэль подарил.

— Говоришь, от ангела смерти подарка? — падший ангел посмотрел на щенка более внимательно (тот стоял в нескольких метрах от мужчины и продолжал скалить клыки). — Если адская гончая признаёт тебя своей хозяйкой, то она может последовать за тобой, куда угодно, где бы ты не находилась. Для неё переходить из одного мира в другой — дело не трудное. Кстати говоря, когда он подрастёт, она сможет общаться с тобой телепатически. Но, подарок, всё равно, странный. Да, адская гончая будет защищать тебя от кого угодно, до последнего вздоха, но, тем не менее… Не думаю, что тебе это требуется, Милена.

— Самаэль говорил, что матерью Ренэтуса была волчицей. Он полукровка. Как и я. Поэтому, он и принёс его мне. Вроде как, товарищи по несчастью.

— Ты уверена, что причина была в этом? — Анхель, почему-то, нахмурился, всё также разглядывая Ренэтуса.

— А в чём же ещё? Да даже если и не только… мне плевать. Я знаю, что Самаэль не причинит мне вреда.

— Не причинит вреда? А ты понимаешь, Милена, что быть возлюбленной самой смерти — это, само по себе, тяжкая ноша? Смерть всегда будет рядом с тобой — тебе от неё никогда не избавиться. И она тебя никогда не разлюбит, как ни старайся.

— По-моему, тяжкая ноша — это, вообще, быть мной, — неприятно усмехнулась я. — А Самаэля я сама захотела оставить рядом с собой. Мне не на что жаловаться.

Анхель, зачем-то, подошёл к адской гончей. Он остановился от неё в одном шаге и протянул к ней руку. Я не стала его останавливать, несмотря на то, что Ренэтус продолжать злобно рычать. А рука мужчины остановилась в паре миллиметрах от головы Ренэтуса. Ощетинившийся потомок волчицы и создания Преисподней готов был наброситься в любое мгновение. А Анхель продолжал смотреть на него и тут… одёрнул руку, а его глаза расширились от изумления:

— Это ты?! Не может быть… А, хотя… какого ещё подарка можно было ожидать от ангела смерти?

— О чёт ты говоришь, Анхель? — напряглась я. — С этим щенком что-то не так?

— А ангел смерти тебе ничего не сказал? Если так, то и я говорить не буду. Я не тот, кто должен тебе об этом рассказывать. А ты скоро проснёшься, — вновь, перевёл свой взгляд на Ренэтуса падший ангел. — Если уже не проснулся. А тебе я могу сказать, лишь, одно, Милена. Постарайся, чтобы этого щенка видело, как можно меньше глаз.

— Но, почему?

— Ангел смерти ответит тебе на этот вопрос. Или он сам, — кивнул он на Ренэтуса. — Когда научится с тобой общаться телепатически. А теперь, я хочу, чтобы ты сделала то, зачем я сюда пришёл. Исполни условия нашего договора. Сейчас.

У меня было к Анхелю много вопросов по поводу Ренэтуса, его слов о нём, но… я знала, что падший мне не ответит. А ответит ли Самаэль?

Древко косы, предупреждающе, нагрелось. Она тоже знала, что мы сейчас будем убивать. Она знала и жаждала этого. А мне, как и в самом начале, было всё равно… Ни желания, ни отторжения… Совсем не вязалось с тем сильным эмоциональным удивлением, которое я испытала по поводу слов Анхеля о Ренэтусе. Как можно, одновременно, находиться в двух таких разных состояниях — равнодушия и изумления? Быть равнодушной к убийству, но удивиться странностям щенка адской гончей? Хотя, надо ли об этом задумываться? Думаю, что нет. Самокопание ни к каким положительным выводам привести не могло.

— Ты, точно, уверен, что этого хочешь? — всё-таки, спросила я Анхеля, подойдя к нему.

— Да, уверен. А ты, до сих пор, сомневаешься, можешь ли ты это сделать? Ищешь причины, чтобы не совершать мою смерть?

— Нет, ничего такого. Я не сомневаюсь и не боюсь. Я, вообще, ничего не чувствую по этому поводу. Просто… это, немного, странно.

— Что именно?

— Ты хочешь умереть, а я — нет. Это и странно. Я хочу жить, несмотря ни на что. Несмотря на то, что у меня никого не осталось. Несмотря на то, что я постоянно нахожусь на самой границе безумия. И даже несмотря на своё, практически, рабское положение. А сейчас… я даже никаких эмоций не ощущаю по отношении к, по сути, чему-то ужасному. И, тем не менее, у меня нет желания умирать.

— А, ведь, тогда, когда я давал тебя почувствовать, как я живу, перед заключением договора, ты сказала, что понимаешь меня. А теперь… ты, настолько, сильно изменилась.

— Мне пришлось измениться. И — да, тогда я тебя понимала. Понимала, как ни странно, потому, что не была такой же, как ты. Наверное, человеческое сердце просто умеет сострадать. У меня же… его не осталось. А если и осталось, то сострадать оно уже не в состоянии.

— А ты мне нравилась, Милена. Нравилась именно своей человечностью. Своей бесшабашностью, где-то наивностью… Сейчас… всё это исчезло.