Аида Золотая - Последний поцелуй неба

«Неужели ты совсем одна, и у тебя совсем нет близких?» — резануло в памяти. Эту резь она ненавидела. Та отдавалась во всем теле, заставляя ее возвращаться к тому, что было давно отброшено.

Пасмурный день ранней зимы десять лет назад. Шел мокрый снег и тут же таял, превращаясь в жидкую грязь под ботинками, в которых молча вышагивала по детдомовскому стадиону Аня.

Рядом с ней шагал Алексей Власов, молодой человек, нашедший ее на обочине загородной дороги — с теплым взглядом карих глаз и улыбкой, от которой и самой хотелось улыбаться. Она думала, что забыла, как это делается. Не могут люди улыбаться и все еще оставаться жить, когда мир рушится.

Оказывалось, могут. Оказывалось, дни продолжают мелькать спешной чередой, тогда как она сама замерла во времени.

— Совсем нет, — отвечала она Алексею.

Он улыбался, пожимал плечами и начинал сначала:

— Совсем нет, или просто не помнишь?

— Совсем нет, — ее голос звучал уверенно.

— Но если ты помнишь это, то, может быть, помнишь что-то еще? — с лукавой улыбкой спросил он.

Власов был студентом пятого курса юрфака.

А еще он никогда не был идиотом. И умел складывать два и два, хотя ни с кем результатами не делился.

— Не-а, не помню, — отворачивалась Анна, пиная ботинками камни.

Он остановился и помолчал. Странным образом эмоции на его лице читались, как в раскрытой книге. Даже если он пытался их скрыть. Сейчас он был сосредоточен и тревожен.

— В трех километрах от трассы был пожар, — наконец, медленно выговорил он и уперся пытливым взглядом в нее.

— Ну и что? — равнодушно спросила девочка. — Вот если бы сгорел детдом, было бы веселее.

— Тебе здесь не нравится? — живо ухватился за эту мысль Власов.

— Нравится.

— Если бы у тебя кто-то остался… Брат или сестры… Может быть, тебе это тоже понравилось бы.

— Чем? Мне и одной хорошо.

— Уверена?

— Ага, — кивнула Анна.

Алексей кивнул и замолчал.

Он никогда не забывал того, как началась эта история для него. Он гнал в Питер по трассе из Москвы. Проехал указатель на Репино. И промчался мимо, даже толком его не приметив. А потом эта девочка, появившаяся на дороге, будто бы из ниоткуда. Его почти оглушил визг тормозов — не сразу сообразил, что это он вжал их до отказа, выруливая в сторону. Вырвался из машины, когда та съехала на обочину. Подбежал к ребенку, сидевшему на краю асфальта. Сначала орал на нее, вымещая собственный испуг. Потом понял, дошло. Увидел. Ее взгляд, пустой, будто у слепого котенка. Взъерошенные подпаленные волосы. Синяки на руках и коленях. Покрывало на плечах. Чумазая вся, будто вываляна в грязи. Еще позднее, в машине, когда усадил возле себя, стал осматривать ее тело, дрожащее крупной дрожью от его прикосновений, и пытался понять степень причиненного ущерба — несколько крупных ожогов на щиколотках и голенях в какое-то мгновение показались ему самым серьезным. И опять дошло через время. Следы засохшей слизи по ногам. Сперма.

Он отвез ее в больницу. Ночь проторчал там. Бесконечно пил кофе и ждал. Нужно было поговорить с ней, узнать, кто ее родители, кому сообщать. А потом, на следующее утро, увидел сюжет в новостях о гибели бизнесмена Петра Горина и его семьи где-то на окраине Репино. Девочка в тот же день объявила, что ничего не помнит. Врачи подтверждали возможность амнезии.

И Власов прекрасно понимал, почему и что именно она не помнит. Ей нельзя было отказать в уме — что бы ни случилось в том доме, Анастасии Гориной лучше было остаться мертвой. И Алексей приложил все усилия для того, чтобы дело о нашедшейся безымянной девочке в милиции замяли как можно скорее. При их текучке и проценте висяков — одним нераскрытым делом больше, одним меньше. Хорошо иметь в загашнике папу-полковника милиции.

После выписки Аню Протасову определили в детдом.

А Власов так и не мог отделаться от странного чувства, что должен, обязан сделать для нее что-то еще. Будто бы этот жуткий случай на дороге уже навсегда определил его жизнь.

— Хочешь, я тебя на выходные в парк возьму? — глупо спросил он, решив сменить тему. — Договорюсь с Василием Андреевичем, он отпустит.

— Не-а, мне пару по физике исправлять надо.

— Не любишь физику?

— А чего ее любить? — удивилась Анна. — Она же не кошка и не человек.

— Хорошо, — мягко сказал Алексей. — А кого ты любишь?

— Между прочим, я еще несовершеннолетняя.

Он почему-то смутился и отвел взгляд. Сунул руки в карманы и посмотрел на кроны деревьев. Они были голые и подпирали небо своими ветвями-щупальцами, будто пронзая его. Перед глазами снова мелькнули ее тонкие ноги в засохшей слизи. Полгода прошло. Такое не забывается, но полгода прошло… Все это время он приходил к ней в надежде вытащить… Не получилось. И с чего бы вдруг получилось? Она ему никто.

— Я про кошек, — хмуро ответил Власов. — Были у тебя кошки?

— Не-а.

— Ясно. Ладно, я пойду. Мне еще в участок заскочить, бумажки для отчета взять…

Власов приходил потом еще несколько раз. Но Анна с ним больше не встречалась, всякий раз придумывая отговорки. Уроки, больная голова, репетиция праздничного концерта. Он был единственным человеком, с которым она общалась после всего, что с ней случилось. Сама не знала, почему. Наверно, потому что он ее нашел. Потому что привез в больницу. Потому что навещал там. Потому что продолжал приезжать в детдом. Потому что пожалел.

Но он оказался очень настойчив в расспросах. А она не могла отвечать. Ей нечего было отвечать. Его намек о пожаре испугал ее настолько, что она не чувствовала под собой ног, когда шла со стадиона в здание. Просто переставляла их и в ужасе думала о том, что будет, если ее тайна раскроется. Несмотря ни на что, ей было для чего жить. Только для этого и жить.

В тот день, когда она поняла, что больше Власов ходить не станет — его не было слишком давно, в ней шевельнулось что-то похожее на боль, которой она уже не должна была испытывать по всем законам здравого смысла. Шевельнулось впервые с того дня, который перечеркнул все. Да, она почувствовала себя брошенной. Брошенной окончательно и навсегда. В целом мире больше не было человека, которому она была бы нужна. Даже несмотря на то, что, повзрослев, и сама понимала, что винить в этом некого. Власов и так сделал для нее очень много.

200_ год

Удушливый и холодный одновременно месяц тянулся, не оставляя в нем ни единого следа и не принося облегчения. Все, что мелькало вокруг, словно бы происходило с кем-то другим. Не с ним. Грустный цирк-шапито. Вокруг копошились клоуны с отвратительными мордами. И шатер был украшен траурными лентами. Мария Алексеевна хотела, чтобы ее кремировали. И оставили в Лондоне. Это тоже было частью наиболее пафосно-печального представления, какое Виктор Закс видел в своей жизни. Парадокс. В огне горело мертвое тело ее бывшего мужа, которого когда-то она любила. Парадокс или дань прошлому?