Аида Золотая - Последний поцелуй неба

— Аня. Аня. Аня, ты меня слышишь?

Она судорожно вздохнула, будто вынырнула из толщи воды, вздрогнула и протяжно всхлипнула. Под правым ребром вздох отозвался тупой болью. Он обнял ее, постарался усадить удобнее — проклятый руль мешал. Еще больше мешало то, как дрожали руки. И вдруг понял — сейчас мог быть конец. Если бы она вылетела в стекло или ударилась не скулой, а виском — мог быть конец. Знал, что позднее это навалится еще сильнее, чем сейчас. Знал, что начав думать, остановиться уже не сможет. И знал, что на свою гибель было бы плевать. Умирать не страшно. Бах — и нет. Страшно терять. Ее терять страшно, потому что…

— Я тебя люблю, — прошептал ей на ухо, не понимая, слышит она или нет.

Она слышала. Его слова слышала. Слышала, как гулко стучит его сердце. И впервые не знала, как поступить. Потому просто сидела у него на коленях, держа голову на его плече, не открывая глаз. И молчала.

— Если тебя не будет, я сдохну, — раздалось уже громче. И она почувствовала легкие касания его губ на своем виске.

Счет пошел на дни. Это он знал точно. Он чувствовал такое однажды. Когда-то давно, когда был жив отец. Сначала случился раскол. В этот момент казалось, что все еще может зарасти. Потом сломалось. Тогда тоже было физическое ощущение ускользающего времени. Будто бы оно проходило сквозь него. Тот еще психодел.

Заксу казалось, замри он на месте, станет и видеть его, а не только осязать.

И будто пытался надышаться. Насытиться жизнью. Еще рыпался. Еще не сдавался. И все же ощущал время.

В какой-то из дней позвонил Алекс. Голос был взволнованный, даже сердитый. Не здороваясь, выпалил:

— В прокуратуру запросили всю информацию о движении средств по счетам «Надежды» за два года.

Закс помедлил, несколько секунд переваривая информацию. Потом ответил:

— У меня пока никого не было.

— Жди. Дойдут.

— Дойдут. Но сперва пусть там повозятся. Из всех трансферов выбрать то, что может сыграть против меня — еще покорячиться.

— Ё* твою мать, Закс! — психанул Алекс. — Тобой заинтересовались. Ты сомневаешься в том, что найдут? Это тебе не салочки. Цепочка запутанная, но если желание есть, распутают.

— Ты-то чего кипятишься? Тебя не тронут. Ты всего лишь открыл счет предприятию и получал свою комиссию. Все. С тебя какой спрос?

— За тебя, дурака, переживаю.

— Ааа… ну спасибо на добром слове.

— Пожалуйста, — теперь замолчал Алекс. Сопел в трубку. Наконец, выдал: — Горин?

— Больше некому. Вопрос, на какие кнопки жал. И почему решил с «Надежды» начинать. Что он знал?

— А не пох*й? Ты идиот. Надо было сразу делиться. Отдал бы ему эти гребанные бабки. И дальше жевали бы жвачку мира.

— Я лучше сяду, чем отдам ему эти деньги.

— Ну и дурак.

— Я в курсе. Ладно, спасибо за информацию.

— Удачи, — буркнул Ольховский, и на том конце раздались гудки.

Виктор откинулся на спинку кресла. Провел ладонью по коже поручня. Треснул его кулаком. И вдруг подумал, что ничего не чувствует в действительности, кроме отголоска боли в костяшках. Ни страха, ни азарта, ни отчаяния. Когда три года назад его трусили, он суетился, что-то изображал, вгрызался в сушу, чтобы не пойти ко дну. Сейчас иначе.

Скорее автоматически, потому что так было надо, снова потянулся к телефону и без особого ожидания, что тот возьмет трубку, набрал номер бывшего лучшего друга. К его удивлению, Горин отозвался.

— Говори! — звучало насмешливо.

— Что ты творишь?

— А я предупреждал.

— И чего добьешься?

Андрей рассмеялся.

— Вот и посмотрим.

— Ты ничего не докажешь, Андрей. А будешь сильно рыпаться — раздавлю.

— Докажу, не переживай. Обязательно докажу.

— Ну, пробуй.

— На этот раз у меня выйдет без проб.

Горин отключился.

А ведь было чертовски похоже. Так похоже, что казалось — он в шкуре своего собственного отца. И теперь уже Андрей почти сливался в его голове с Петром Михайловичем. Дикое чудовищное дежа вю. Нет, он не сходил с ума, путая реальность с прошлым.

Его счастье было в том, что сожалеть он не умел. Идти до конца всегда казалось ему правильным. Не останавливаться на полпути. Война, значит, война. И он с удивлением ловил себя на мысли, что в смерти старшего Горина не раскаивается.

Это потом уже оказалось, что в доме были женщина и ребенок. Которых он никогда не видел. Может, поэтому в кошмарах приходил Петр Михайлович, а не они?

Отдав ряд распоряжений секретарю и предупредив финансовый отдел, чтобы привели бумаги в порядок, он покинул здание «ZG Capital Group».

Покружил по городу, пытаясь встряхнуться. И обнаруживал, что мыслит ясно, как никогда. Будто он не человек, а машина с алгоритмическими процессами в мозгах. Через пару часов подъехал к дому Анны. И только тогда стал собой. Настоящим.

В тот момент, когда он видел ее, он переставал быть человеком, которого ненавидел.

Когда Виктор вошел в квартиру, Анна с пустой тарелкой наперевес направлялась на кухню.

— Привет! — бросила она, не останавливаясь. Посуда звякнула в мойке. — Кофе будешь?

— Нет, — ответил он, раздеваясь. — Лучше чаю. Если не затруднит.

— Чай так чай, — Анна щелкнула кнопкой чайника.

Он прошел к ней на кухню, подошел со спины и поцеловал плечо. После чего она оказалась в кольце его рук.

— Когда меня посадят, будешь передачки носить? — весело спросил он.

— Надолго посадят? — заинтересовалась Анна.

— С моими адвокатами? Года на три. Но есть шансы на условное.

— Вот когда посадят, тогда и подумаю, — серьезно ответила она и, освободившись от его объятий, достала из шкафа заварник.

— Звучит обнадеживающе, — хохотнул Закс, и через мгновение она была подхвачена на руки. Глаза ее оказались в разрушительной близости от его глаз. Анна обхватила его ногами и откинула голову, подставив шею под поцелуи. Он снова коротко рассмеялся и прошелся губами по белой гладкой коже — к ключицам, видневшимся в вырезе блузки.

— Плевать на чай, — пробормотал он. И так же придерживая ее под ягодицы, понес в спальню, продолжая ласкать языком и губами шею. И чувствуя, как под его ртом она покрывается мурашками.

Оказавшись на кровати, Анна потянулась к его губам. Стащила с него рубашку, не расстегивая, через голову. Ногтями неглубоко царапала обнаженную кожу и приподнимала бедра, прижимаясь к нему. Трахаться было проще всего. Проще, чем слушать его голос, когда он говорил с ней. Проще, чем ждать, когда он приедет из офиса. Проще, чем делать ему чай.

Только теперь что-то неуловимо изменилось. Он целовал ее. Скользил губами по ее губам. Языком проникая в ее рот, исследовал его — медленно, неспешно, сладко. В то время как пальцы бегали по ее лицу, избегая ушибленной накануне скулы, по волосам, освобождая их от заколки, по тонкой шее.