Али-Баба и сорок разбойниц

Суфия стала перед скалой и проговорила:

— Сим-сим, повелитель, прощай!

И мудрая заколдованная дверь (во всяком случае, так думала Суфия) открылась, выпуская из каменных объятий девушку. Тропинка знакомо вела вниз, а Суфия по-прежнему бормотала: «Лайли, Лейла, Лю Ли… Что же между вами общего, коварные разлучницы?»

Али-Баба привязал мулов в олеандровой роще. До заката еще было время, и следовало убедиться в том, что никто не сможет воспрепятствовать ему. «О Аллах, творец сущего, повелитель правоверных, помоги мне! Дай мне спокойно войти в пещеру. И клянусь, что моя садака [6] Садака — в исламе добровольная милостыня (в отличие от закята — обязательных налогов), которую мусульманин выплачивает по собственному усмотрению и желанию. будет необыкновенно, сказочно щедра!»

Али-Баба притаился за камнем почти у серой скалы. Вокруг было столь тихо, что ему самому стало смешно — от кого он таится здесь, где даже птицы, казалось, не летают… Разве что от ящерки в высокой траве… Но этой изумрудной малышке не было дела до какого-то двуногого чудака, который не может достойно выпрямиться.

Али-Баба хотел уже подойти к скале, но тут она отодвинулась и на площадку ступила одна девушка, за ней вышла другая… Юноша понял, что поступил более чем правильно, решив дождаться захода солнца.

Одна за другой мимо него скользили в опускающейся тьме девичьи фигурки. Их было столь много, что Али решил посчитать, скольким людям может дать приют сказочный сим-сим, но сбился на втором десятке. Подсчет лишь убедил его в том, что это та самая пещера. Пещера, о которой говорил Маруф, пещера сокровищ, пещера, которая сделает его сказочно богатым в один лишь миг…

«Надо бы перевести мулов поближе к скалам… Иначе я буду тратить на переноску сокровищ слишком много времени…»

Али-Баба решительно ступил на тропинку, но в этот миг услышал за спиной шаги — еще одна женщина, закутанная в покрывало по самые брови, спускалась вниз. Али-Баба поспешно юркнул за надежный камень.

«Да будет так… Ночь длинная… Я перенесу все сокровища сюда, на площадку у входа… А потом приведу мулов…»

О жадность, сколь глупой и непредусмотрительной ты можешь быть…

На горы упал вечер. Лиловые сумерки становились все гуще. И вот наконец высоко в небе зажглись звезды. Насмешница Луна взошла в своем царственном блеске, окатив и тропинку, и скалу, и самого Али-Бабу серебряным светом.

— О благодарю тебя, прекраснейшая! — воскликнул юноша. — Как же мне нужна была твоя помощь! И как счастлив я, что ты не отказалась осветить мой труд…

Смело пойдя к скале, черной, словно уголь при свете звезд, Али-Баба проговорил:

— Сим-сим, по велению сердца, откройся!

И волшебная дверь бесшумно скользнула в сторону. Открылся черный провал, и Али-Баба с замирающим сердцем сделал несколько шагов в темноту. Ток воздуха подсказал ему, что дверь стала на место. Юноша чувствовал себя во тьме словно букашка… И потому торопливо черкнул кресалом, чтобы зажечь заранее приготовленный факел. О да, Али-Баба оказался очень предусмотрительным грабителем. И мешки, и факел, и даже сапожки из тонкой кожи, чтобы не мерзли ноги холодной горной ночью…

В тиши коридора шаги были просто оглушительны. И еще какой-то звук, похожий на голос эха, раздавался вокруг. От всего этого душа у Али-Бабы замирала. О, как хотел он сейчас броситься обратно! Убежать прочь от этих холодных каменных стен и навсегда забыть о таком необыкновенном и страшном чуде… Но жадность пересилила трусость. Она гнала его вперед словами: «Четыре мула, нагруженных мешками… Мешки с сокровищами, которые сделают тебя независимым, богатым, свободным, уважаемым… По два мешка… а быть может, и по три… Ведь тюки с тканями легкие… Четыре груженных золотом мула…»

Пляшущий свет факела бросал на стены странные пятна — словно горные духи плясали вокруг Али-Бабы… Руки юноши тряслись все сильнее. И лишь голос жадности, твердивший о четырех груженых мулах, удерживал его от немедленного бегства…

Вот узкий коридор вдруг превратился в неохватное пространство. Свет факела растворился во тьме огромного зала… Али-Баба повертел головой в поисках места, куда бы пристроить факел, и увидел всего в одном локте от себя светильник…

— Глупец… Трусливый глупец… Здесь же еще час назад были люди. Более того, здесь были женщины, и они не боялись ровным счетом ничего. Отчего же ты, мужчина, дрожишь, словно лист на ветру?

Звук собственного голоса придал Али-Бабе сил, и он уже смелее начал обходить зал, зажигая светильники, которые заботливая рука расставила вдоль стен.

— О Аллах милосердный! Да здесь хватит сокровищ на всю мою жизнь… Что это? Ага, шелка… Шаровары… Кальян… Сласти? Целое блюдо… А что тут? Ого, плов… И почти не остывший… А это? Жемчуга… духи…

Голова Али-Бабы кружилась. Он уже не думал о том, что это все надо перетащить ко входу и как можно скорей уносить отсюда ноги. Теперь он пытался осмотреть залы и закутки пещеры — каждый сундук и мешок, каждую шкатулку и кувшин…

— О Аллах, ковры… Хорасанские, багдадские, хорезмские… Изюм… халва… шербет… Да тут можно прожить жизнь, не выйдя более под свет солнца… Сукно… Хлопок Самарканда… Меха… Сотни шкурок… Рис… Пряности…

Али-Баба сунул нос в шкатулку и… отчаянно зачихал. Горький перец слегка отрезвил юношу, но разума полностью ему не вернул.

— Но зачем мне, о небо, торопиться? Здесь есть еда… Есть питье… Есть даже кальян… Ночь впереди столь длинна, что я успею и вкусить яств, и отдохнуть… И подумать о том, с чего мне начать…

Горный дух, охранявший расселину и вечером перебиравшийся в пещеру, только головой качал, удивляясь такой необыкновенной наглости… «Жаль, что я не успел его напугать, — подумал дух. — Он бы бежал со всех ног, не успев увидеть и крохи сокровищ… Но я же могу сделать иначе… Юноша труслив и жаден… Тогда будет так…»

Посмеиваясь своему решению, горный дух умостился прямо над головой Али-Бабы. Тот вкушал плов с золотого блюда, запивая его шербетом из золоченой чаши, которая в свете факелов играла драгоценными камнями необыкновенной, редкой красоты. Али-Баба, должно быть, еще не понял, что за чудо он держит в руках. Но юноша и не пытался теперь это понять. Плов был столь вкусен, а голод, навеянный трусостью, столь велик, что он более и не стремился хорошенько осмотреться.

Но вот трусость насытилась, и Али-Баба довольно откинулся на подушки.