Сладострастный монах

После пяти часов благодатного сна я пробудился первым. Яркое солнце проникало сквозь занавески, играя золотым блеском на дорогих коврах и шелке. Чарующее пробуждение после грязной ночи стало для меня словно расставание с ужасным кошмаром. В моих объятиях колыхалась грудь цвета лилии и розы. Столь нежная, столь чистая, что, казалось, достаточно легкого прикосновения губ, чтобы она завяла. Фанни, очаровательное создание, полунагая, во власти Морфея на этом чудесном ложе воплощала собою образ самых волшебных желаний. Ее головка изящно покоилась на изгибе руки, и профиль ее, чистый и милый, был четок, как рисунок Рафаэля. Каждая частица ее тела обладала прелестью и обаянием, но очень досадно было сознавать, что эта прелесть, познавшая лишь пятнадцать весен, увяла всего за одну ночь. Свежесть, изящество, юность — сорваны, загрязнены, погружены в тину разврата вакхической рукою. Душа ее была столь наивна и нежна… Она, которую баюкали ангельские крылья, теперь навеки предана нечистым помыслам, и не осталось детской радости в глазах… Она проснулась, почти смеясь, в надежде встретить обычное утро, сладкие грезы, невинность… Увы, она увидела меня, чужую кровать, не свою комнату.

Горю ее не было конца, слезы душили ее. Я смотрел на несчастное дитя с волнением, стыдясь самого себя. Я прижимал ее к своей груди, жадно впитывая каждую слезинку.

Фанни слушала меня молчаливо и удивленно, с тем же доверием, с каким она отдавала ночью свое тело. Теперь она передала мне свою душу, наивную и взволнованную. Наконец мы встали. Я хотел увидеть графиню. Она лежала, непристойно раскинувшись, с помятым лицом, а тело ее покрывали нечистые пятна, как у пьяной, брошенной в обнаженном виде у тумбы мостовой.

— Уйдем! — воскликнул я. — Уйдем скорее, Фанни! Оставим немедля этот отвратительный дом!

Я был убежден, что Фанни отнесется к графине с ужасом и омерзением. Я расточал перед ней всю свою нежность, самые страстные ласки, иногда доводил ее до изнеможения, но ничто не могло сравниться в ее глазах с восторгами, какие дала ей графиня. Все казалось ей холодным в сравнении с той ночью. Напрасно она пыталась бороться с тягой к Гамиани. Ее сопротивление лишь раздувало пламя. Вскоре я понял, что она не устоит. Тайком я часто наблюдал за нею и видел, как она плачет, сидя на диване, как извивается в отчаянии, как срывает с себя платье, стоя перед зеркалом с блуждающим, как у безумной, взором. Я не мог исцелить ее, поэтому оставалось лишь наблюдать. Однажды вечером, заняв свое укрытие, я услышал и увидел следующее:

— Кто там? Анжелика, это вы? Гамиани! О, мадам, я была так далека от…

Гамиани: — Без сомнения, вы избегаете меня, и мне пришлось прибегнуть к хитрости, чтобы попасть к вам.

Фанни: — Я не понимаю, о чем вы, но если я и сохранила в тайне все, что я о вас знаю, то официальный отказ в приеме мог бы вам доказать, что ваше присутствие мне тягостно и ненавистно. Сделайте милость, оставьте меня.

Гамиани: — Я приняла решение, вы не в состоянии ничего изменить.

Фанни: — Что вы намерены делать? Снова меня насиловать? Опять грязнить? О нет! Уйдите, или я позову слуг.

Гамиани: — Дитя мое… Мы совсем одни… Успокойтесь, бояться нечего.

Фанни: — Не прикасайтесь ко мне, ради Бога.

Гамиани: — Всякое сопротивление напрасно, вы все равно покоритесь… Я сильнее вас… Что такое? С нею дурно… Ох, что же я сделала? Ведь я прижимаю тебя только от любви. Я желаю тебе одной только радости… Я хочу, чтобы ты опьянела в моих объятиях…

Фанни: — Вы меня губите. Бог мой, оставьте меня, наконец, вы безобразны.

Гамиани: — Безобразна? Взгляни, разве я не молода? Не прекрасна? Разве может сравниться со мной мужчина-любовник? Три схватки повергают его в прах, на четвертой он уже беспомощно крепится. Жалкий вид, а я… я всегда ненасытна.

Фанни: — Довольно, Гамиани, довольно!

Гамиани: — Нет, нет, слушай! Сбросить одежды… осознать свою красоту и молодость… сгорать от любви, дрожать от наслаждения… Проникать телом в тело… Душой в душу… О, это небо!

Фанни: — Какие слова… О, пощадите меня. Я такая слабая. Ты всосалась ко мне в душу. Ты — отрава, да… Ты — ужас… И я люблю тебя.

Гамиани: — Повтори… Повтори эти обжигающие слова.

Она была бледна и неподвижна.

Фанни: — Да, я люблю тебя, всеми фибрами… Я хочу тебя… Я жажду, я теряю ум…

Гамиани: — О, как я счастлива!.. Ты божественна… Ты — ангел страсти. Обнажайся, смотри: я уже разделась… Ты ослепительна. Постой! Я поцелую тебя, твои ноги, колени, грудь, губы… Обними меня, прижми сильнее. Какая сладость!

И два тела соединились. В глазах горел огонь, щеки пылали, губы дрожали. Затем послышался приглушенный крик, и обе женщины стали недвижимы.

Фанни: — Я счастлива. Очень, очень!

Гамиани: — Я тоже… Так насладимся этой божественной ночью!

С этими словами они направились к алькову. Фанни бросилась на кровать и простерлась в сладострастной позе. Гамиани, опустившись на колени у кровати, заключила ее в объятия. Любовные шалости возобновились, руки снова проворно забегали по телу, взор Фанни горел ожиданием и вожделением. Глаза же Гамиани смотрели бессмысленно, что говорило об ее заблудших чувствах.

Осуждая это тяжкое безумство, я все же сам вскоре разгорячился и взволновался. Меня охватило желание. Мне казалось, что мои натянутые нервы порвутся. Рукою я судорожно хватался за стену. Я задыхался, сдавленно стонал. Обезумев, я ухватился за эмблему моей мужской силы, стал водить между пальцами, забрызгал все вокруг мутными каплями. Очнувшись, я почувствовал себя ослабшим, но облегченным.

За это время поза у моих дам переменилась. Трибады склещились бедрами, смешивая шерстку своих тайных частей. Казалось, они вознамерились растерзать друг друга.

— Ах! — воскликнула Фанни, — я близка к блаженству, толкни… Постой же, постой! Я, кажется, оцарапалась… Ах, я чувствую, что истекаю…

И голова ее бессильно повисла.

Гамиани, напротив, вертела головою и кусала простыни.

Фанни; — Как я устала… Меня всю ломит… Какое наслаждение я испытала.

Гамиани: — Чем напряженнее усилие, тем пленительней наслаждение.

Фанни: — Более пяти минут я пребывала в состоянии опьяняющего головокружения. Только теперь я поняла, что такое наслаждение. Но откуда ты, еще столь молодая, узнала так много?

Гамиани: — Сказать тебе? Изволь. Давай обовьемся ногами, прижмемся друг к другу, и я начну рассказ.

Фанни: — Я вся слух.

Гамиани: Помнишь о пытке, которой я подверглась с легкой руки тетушки? Поняв всю низость ее деяний, я, захватив с собою деньги и драгоценности, воспользовалась отсутствием своей опекунши и бежала в монастырь. Настоятельница приняла меня очень радушно. Я рассказала ей все и просила покровительства и помощи.