Ирина Горюнова - У нас есть мы

Когда я заболел, Ким, то учился жить заново, как учится ходить маленький ребенок. Несмотря на историю с Шурочкой, во мне все равно продолжал сидеть страх. Я слишком слаб. К тому же у меня больше не было никого, кому я мог бы довериться, уткнуться носом в подмышку, попросить пожалеть и поддержать. Преодоление страха смерти, страха быть отверженным, неполноценным, прокаженным – это тяжкий труд. Пока этот гром не грянет над тобой, ты совершенно не представляешь, как с этим живут. Я изучал симптомы болезни, ее стадии, способы оттянуть смерть и продлить существование, изучал психологию и боролся со своими кошмарами, приходившими ко мне каждую ночь, избавлялся от стрессов, которые снижают иммунную систему и повышают риск ухудшения здоровья. Каждый выскочивший на лице прыщ или весеннюю простуду я принимал за снижение иммунитета и впадал в истерику, думая, что скоро конец, смерть… Я справлялся со всем этим один, сам, по-прежнему ощущая себя «картонной дурилкой», так глупо подставившейся болезни. Иногда я звонил по телефону доверия и плакал в трубку, кричал, что я не могу так больше, мне страшно, спасите меня, ну пожалуйста, как-нибудь, кто-нибудь… Я ходил в церковь и молился, прикладывался к мощам, но я не верил, не верил, не верил, никому не верил, Ким!.. Я совсем отчаялся и измучился, мне казалось, что скоро конец…

Мне уже приходится принимать лекарства, так называемое «специфическое лечение», чтобы оттянуть развитие ВИЧ-инфекции и не допустить ее перерастания в стадию СПИДа. Я так хорошо изучил все про эту болезнь, что, разбуди меня ночью, я все расскажу тебе о том, как передается инфекция, что такое иммунный статус и вирусная нагрузка, какое количество клеток иммунной системы CD4+ должно быть в норме в крови и что бывает, когда их количество снижается. Я знаю, что нам с тобой нет необходимости пользоваться разными полотенцами, мочалкой и посудой, что я не могу заразить тебя через слюну, пот, слезы, мочу. Не передергивайся, Ким, это всего лишь жизнь, а не отвратительные интимные подробности, о которых приличные люди как-то не говорят. Ведь ты же спишь со мной и не боишься, что я заражу тебя, просто натягиваешь презерватив. Ты вообще чего-нибудь боишься, Ким? Ведь это я заставляю тебя проверять срок годности гондонов и слежу за тем, чтобы ты, черт побери, покупал смазку только на водной основе, потому что смазка на жировой основе разрушает структуру латекса. Я забочусь о тебе, Ким! Ведь мы с тобой так называемая «дискордантная пара», пара, в которой только один из партнеров имеет ВИЧ-статус. Какое смешное слово «статус» по отношению к этой болезни. Оно какое-то гордое, даже слегка издевательское. Есть ВИП-статус, дипломатическая неприкосновенность, я, получается, тоже своего рода неприкосновенный (а может быть, неприкасаемый или прокаженный, как в Индии?). Можно потребовать у правительства, чтобы в аэропортах всем имеющим ВИЧ-статус отводили свою ВИП-зону прохода и отдыха… Извини, что-то не туда занесло.

В одной из брошюр о СПИДе я прочел манифест Матери Терезы, который распечатал на принтере и повесил над своим письменным столом. Он помогает мне жить. Я перечитываю его каждый день, твержу как мантру, как молитву и когда мне хорошо, и когда безумно плохо:

Наши гедонистически утонченные отношения, поездки в Питер и Киев, в Стокгольм и Вену и неспешные прогулки по старинным улочкам этих городов похожи на старинные открытки, на затяжные фильмы, нереальные, подкрашенные рассветами и закатами, с нанесенным особенным глянцем гибельной изящности, который придает неповторимый шарм одержимости и отверженности нас двоих для этого общества, не приемлющего наши объятия и сцепление рук, вложенных одна в другую. Мы готовы любить и предавать, бежать сломя голову от… и к… исчезнуть из жизни и вновь появиться в ином месте и качестве, в иной судьбе, с иным человеком… Нам не привыкать. Мы все время в дороге: на вокзале, в аэропорту, автостопом по жизни. Я пользуюсь каждой секундой, вырванной у вечности, чтобы потрогать твое лицо, поцеловать глаза, руки, чтобы запомнить это ощущение губ, касающихся твоей кожи, чтобы остановить мгновение, засунуть его в банку, заспиртовать и сохранить на память, поставив эту банку на полочку в мозгу. При случае это мгновение можно будет вытащить, посмаковать… Я думаю, что, когда буду умирать, я открою все эти баночки, Ким, и тогда мне не будет уже так страшно, ведь ты будешь рядом. А потом меня встретит мой Кастор, и мне опять не будет страшно.

Она сорвалась внезапно, практически не думая, что бывало с ней нечасто, особенно в последнее время выверенности своих шагов, рассчитанности движений, поз, мыслей, ледяной совершенности продумывания поступков и холодной прагматичности. Отправив по внезапному порыву эсэмэску и получив согласие, она купила билет и сорвалась вместе с дочерью к Максим, которая уехала в свой далекий приморский город зализывать очередные раны, нанесенные столичным городом и ветреной девочкой-любовницей, считающей себя центром мироздания. В маленьких отдаленных городах время течет иначе: там не ломают пятиэтажек, не несутся плотными озверелыми толпами на работу, не стоят в бесконечных пробках, не… – там много чего не… и можно остановиться, помедитировать, подумать, отдаться ласковым волнам теплого моря, которое омоет твои зудящие раны, излечит образовавшиеся на коже и душе струпья и экзему. Но так опасно замечтаться и не заметить разницу между желаемым и возможным, и тихий дворик, где старушка сдает тебе комнатушку со старым, потерханным, жалобно кряхтящим фортепьяно и разваливающимся диваном, тихий дворик напоминает рай, когда поздней ночью, раскачиваясь на ржавых, неприлично скрипящих качелях, она держит тебя на коленях, и ее рука ласкает разогретую кожу под полупрозрачным сарафаном, а отсутствие белья под ним не вызывает стыда, а, напротив, рождает еще больший трепет, содрогание и предвкушение того, что искрящиеся на черном небе звезды внезапно покачнутся и окажутся к тебе гораздо ближе, устроив безумные танцы в закружившейся от любви голове…