Ирина Горюнова - Шаманская книга

Нарисуй меня, чтобы я растворилась в красках
И осталась на холсте в веках твоей мыслью,
Твоей рукою, твоими глазами возлюбленная…
В изгибе щиколотки, в любовно целованных коленях
Я не умру. Дождь за окном — не живительная влага,
Но плач по умирающей природе. Осень.
Отсутствие тепла студит мое тело. Леденеют пальцы.
Твои губы не согревают меня и руки кажутся чужими.
Любые руки — чужие, потому что они не Его.
Избавиться от плена. Как? Уйти в небытие,
Мягкой поступью кошачьих лап перейти грань мира,
Туда, где меня уже ждут, великую странницу,
Ослабевшую от нелюбви, прежде всего — к себе.
Сними меня на пленку, вдруг возможно рассмотреть,
Кто стоит за твоим плечом в глубине?

Произнеси: «Воттоваара»…
и почувствуешь мурашки на своей коже,
Смерть-гора зовет глубинным сигналом,
поет тебе, словно блуждающий кит,
свою песню, песню каменных сейдов
И искривленных фигур деревьев,
сплетенных, закрученных спиралями
Вечности. Что для тебя гармония?
Шепот озер, горные хребты или лунный свет?
А может лики костра, меняющего свой цвет
От магической воли шамана?
След волка донесет до тебя волю бога,
Которую не сумеешь прочесть в узоре пламени.
Искра… Где твоя искра? — спросит тебя хранитель
И уйдет…
Ищешь ответ, блуждая в трех соснах.

Остановись, чтобы остановить время,
Смести точку сборки,
Нарисуй новую картину мира,
Где больше не отражаются беды.
Социальные соглашения — бред угасающего мира,
Он исчезнет как Атлантида, Великий Египет
И майя…
Развалины Теотиуакана хранят ребра пирамид
Луны и Солнца…
Лишь Заратустра знал истину.

Я, похожая на призрака, прячусь в сигаретном тумане.
Научи меня жить, смеясь солнцу! Не можешь?
Тогда зачем ты здесь? Вглядываюсь в зеркало.
Чужое лицо. Ты в курсе, что там чужое лицо?
Твой ребенок — смешное бессмертие. Не твое.
Он сам по себе, со своей волей и взглядом на мир.
Гонишься за миражом счастья, нахлестывая коней
Своей воли… Надо ли? Что останется мне в итоге?
Мозаичные картинки памяти, которые исчезнут
С последним выдохом, выпуская из скорлупы душу.

Завожу амбарную книгу, подсчитывая грехи —
Опись имущества, жалкие крохи с барского стола.
Ад и рай гнездятся в черепной коробке, срывая крышу.
Занавесьте зеркала, когда я уйду.
Их клетка не должна поймать душу в капкан лабиринтов.
Когда-то я мечтала о белом платье и золотом храме,
Венчальных свечах и хоралах и ангеле за правом плечом…
Но принцы превращаются в уютных управляющих,
Прячущих пухлые животы в удобные кресла перед
телевизором.
Амен. Недосягаемое жизненное счастье крадется за мной по
пятам,
Шлепая изношенными задниками домашних тапок.
Раскрой устрицу, прикуси зубами живую плоть, трепещущую
на языке.
Властвуй, хотя бы миг, пока судорожное движение горла
Отправляет ее в твой желудок. Вкусно?
Чувствуй себя победителем на поле битвы.
Ну и что, что это была всего лишь устрица?..

Когда неровный свет фонаря освещает темные углы пещеры,
И ты слышишь, как где-то в глубине капает вода,
Твое дыхание отдается эхом, словно некий дух забирает его,
Вкушая твои благоговение и страх, и желания,
теснящиеся в глупом сердце. Венчальная колонна сталагмата
исполняет желания. Загадай его для себя! Ну же! Что медлишь?
Ты же хочешь, чтобы его глаза смотрели в твои вечность!
На темных стенах проступают лица хранителей.
Искушают.
Прикоснись к колонне, возьми его библейскую суть в плен!
Дерись, волшебница! Куда отступаешь, покачивая головой?
К чему этот шепот, что в привороте нет истинной любви?
Наполовину иссушенная душонка боится магии, своей силы?
Уходишь. Зная наперед, что битва проиграна, что твои
пальцы
Не будут касаться его волос, очерчивать изгиб бровей,
Трогать губы, манящие сладкой игрой любовной истомы…
Сворачиваешься эмбрионом в постельном бреду, плачешь…
Шепчешь его имя… Озеро сна подарит желанное забытье,
Но завтра настанет новый день. Разовьется ли эмбрион
в человека,
Освободившись от страшной зависимости стеклянной
колбы?
Любовь порой принимает и такое обличье…

Брожу по городу каменных джунглей как по тайге.
Все люди — звери с разными лицами своих тотемов,
Скалятся, вынашивая мыслишки.
Из их глаз сыплются доллары, евро, фунты стерлингов,
На худой конец — рубли. Любовь заменяют развратом
В холодных влажных простынях, пропитанных похотью.
Разрывают души, как шелковое белье, батистовые рубашки
Пахнут терпкой спермой, морскими водорослями, отчаяньем.
Падающая звезда в ночном небе оборачивается самолетом —
Такие желания не сбываются.
Густой снег покрывает алые гроздья рябин,
бесстыдно напоминающих о гриновских парусах…

Полузабытые детские считалки помогают мне выжить.
Цепляюсь за них обрывками памяти, шепчу онемевшими
губами
В надежде на чудо. Может, как в детстве, стоит
зажмуриться —
И через мгновение из-за туч выйдет солнце, и утро улыбнется
Мне, умытое после дождя?..
Твои глаза видели смерть. Не раз и не два. Храбришься,
Расчленяя мое тело на атомы в порыве страсти.
Я не могу взлететь. Чужой наездник лишь натирает раны
седлом,
Созданным для другого. Горная река помнит изгибы русла,
Как я — его руки. Пенные кружева волн выплетают фату
новобрачной.
Когда-нибудь я забуду считалки. И выйду замуж…

Я нежный цветок, слабеющий от прикосновений,
Когда твои пальцы трогают шелковистые лепестки,
А губы слизывают нектар шмелиным хоботом,
тычущимся в мою плоть. Раздираешь мякоть инжира,
погружаясь в его запах, раскрываешь створки
перламутровой раковины в поисках жемчужины…
Ранишь, и кровь дымящимся глинтвейном стекает по бедрам.
Красное на белом… Чем не симфония сумасшедшего
композитора?
Гварнери бы умер от зависти, вытачивая свою скрипку!
Холодные небеса таят великие имена в матрице мира,
Мое — бесследное, распято лишь на пяльцах твоей памяти.