Ирина Горюнова - У нас есть мы

Выставленные на потребу туристов глиняные сосуды и небольшая глиняная же, пополам с соломой, нора – очевидно, одно из обиталищ древних греков, – не вызывали восхищения, порождая лишь недоумение, а отсюда и нежелание зайти в крохотный, примостившийся сбоку музейчик. Сами стены городища и их неопрятный, какой-то печальный вид были куда более внушительны в тяжком мареве полуденного солнца, глядящие на реку Мертвый Донец с высоты холма. Я ныла, ойкала от злых укусов травы и от угрозы пролетающих мимо ос, одетых в опасные полосатые желто-черные костюмы брюшек. Когда-то давно, в детстве, вместе с кусочком яблока мне в рот случайно попала севшая на него оса, которая ужалила меня очень глубоко в нёбо, и с тех пор я страшно боялась этих жутких созданий, способных вогнать тебе свое жало в нежную плоть. Максим упрямо шла дальше. Она вообще всегда упрямо шла дальше, не давая себе возможности подумать. Это свойство ее натуры, когда она мчится, как паровоз по дороге к коммунизму, страшно меня бесило, но в то же время и привлекало одновременно. Я смотрела на ее стройную фигуру, маячащую впереди. Мне нравилось наблюдать за ее походкой, когда она, как грациозный зверь, передвигается, не замечая препятствий. Нравилось, какие сильные у нее руки, когда она приподнималась надо мной в постели и откидывала назад гриву цыганских закрученных в колечки волос – или держала рукой за шею, прижимаясь всем телом к моему в тантрическом танце любви. Она умела обладать мною – не в том смысле, что может показаться неискушенному читателю, скорее в более сакральном, необъяснимом, хотя и прикосновения Максим возбуждали невероятно, так что мне постоянно хотелось затащить ее в укромное место, хотя бы для того, чтобы без посторонних глаз обнять ее, положить голову на плечо, поцеловать в ямку у шеи, туда, где бьется тоненькая синяя жилка и пульсирует горячая кровь. Я не знаю, где проходили границы наших отношений и насколько мы были честны друг с другом. Тогда мне казалось, что абсолютная и полная искренность была так же естественна, как наши ладони, вложенные одна в другую. Кстати, ни одного косого взгляда в нашу сторону я так никогда и не увидела, хотя мы часто вели себя отнюдь «не как полагалось». Сейчас мне приходит в голову, что это было настолько естественно и красиво, настолько жизненно необходимо нам обеим, что и окружающие воспринимали это нормально, а вовсе не как политическую демонстрацию или провокацию ЛГБТ-движения. Максим подарила мне куст сиреневого бессмертника, который я потом, нагруженная сумками, все же увезла с собой как память о той райской поре мятежного счастья, подаренного мне танаисскими богами.

Это был високосный год, мой год, как и тот, в который я родилась. Мама рассказывала, что тогда тоже горели торфяники и по всему городу плыл тяжелый запах, у всех слезились глаза от удушливого дыма, а дома проступали сюрреалистическими контурами, то выплывая, то вновь прячась в сером и тяжелом тумане. В год знакомства с Максим умер мой приемный отец, который уже давно жил в другой стране: он вернулся после неудавшегося брака с моей матерью к себе на родину, в Софию. Неожиданно для меня самой этот удар оказался тяжелым – я поняла, что действительно любила его, такого спокойного, закрытого, не пытающегося общаться с нами лишь по причине боязни своей ненужности в нашей новой жизни. Бешеный ритм существования, попытка строить карьеру и многое другое не оставляли времени на размышления, и я не пыталась особо интересоваться его жизнью, равно как и он моей. Вернувшись в город своего детства, я внезапно обрела как дом, принадлежащий мне по праву, некое количество квадратных метров, так и другое, более весомое, – полузабытую мною страну Болгарию, в которой почувствовала себя родной и желанной. Странное ощущение, что тут мой дом, что корни мои исходят отсюда, – может, и не по крови, но по какому-то внутреннему состоянию души, – дало мне новые силы и желание в этом разобраться. Я легко и свободно заговорила на языке, на котором не общалась двадцать пять лет, и чувство правильности всего происходящего накрыло меня с головой, укутало, как в одеяло, и убаюкало старинными легендами о кукерах, самодивах и других мифических обитателях болгарских лесов, гор и рек.

Концентрат чувств, мыслей, поступков на одном небольшом отрезке времени в двенадцать дней был таким плотным, что пространство вокруг бурлило бешеной энергией, заставляя проявляться разных «бывших», которые уже знали или догадывались о своей бывшести в нашей жизни. Максим отвечала на эсэмэски, и я тупо смотрела на то, как она затянувшимися в вечность минутами нажимает кнопки на сотовом.

– Знаешь, мне уже надоело смотреть, как ты часами пишешь ответы… Я тут валяюсь на лежаке у бассейна, как брошенный спасательный круг. Сдувшийся, если ты еще не заметила.

– Извини.

– Я же не пишу тонны сообщений…

– Я сказала: извини! Она пишет, что хочет приехать. Разве нам с тобой это надо?

– А покороче нельзя? И потом, что ты ей пишешь?

– Она истерит, а я должна ее убедить, чтобы оставалась в Москве. Пишу, что не хочу ее видеть, потому что устала от разборок…

– Ни слова о том, что у тебя кто-то есть?

– Лучше я скажу ей об этом позже – не считаю приличным просто написать, что мы расстаемся: такие вещи нужно говорить лично, глаза в глаза. К тому же она такая психованная, что может попытаться покончить собой.

– В твоем присутствии она этого не сделает…

– В моем – нет.

– А когда ты уйдешь, тогда что? Ты же не будешь ее караулить круглосуточно?

– Я скажу ее маме, она проследит за ней.

– Мне это все неприятно, да и звучит как-то неубедительно. Впрочем, решай сама – я не имею права лезть.

Конечно, я соглашалась с ее доводами, но червячок ревности зудел во мне несмотря ни на что. Я, всегда ранее скрывавшая свой интерес к женщинам, была более честной и бесстрашной – или казалась таковой самой себе. Максим еще говорила, что пока не будет рассказывать о наших отношениях: этим – по одной причине, а другим – по совершенно иной, и подобный закапсулированный прагматизм казался мне настолько неуместным, взвешенным и циничным, что хотелось тихо плакать в подушку. К тому же (я гораздо позже поняла этот насмешливый знак судьбы) адрес, по которому мы поселились, сиял табличкой Кривой Проезжий переулок, но на самом деле весь переулок состоял из одного дома, закачивающегося тупиком, аппендиксом, не выводящим никуда. Тогда я не придала этому намеку значения, проигнорировала, как оказалось – зря.

– Перед тем как познакомиться с тобой (помнишь, Юля пригласила меня на передачу, которую ты вела?), я зашла на твой сайт и сразу увидела твои сумасшедшие… нереальные… огромные… синие глаза… И пропала. Мне хотелось разгадать тебя, почувствовать, но я была не свободна, да и ты тоже. Поэтому наши отношения не могли измениться: я избегала тебя.