Долгий сон

Тяжелая плеть буквально прибивала ее к мачте — на счастье, прямо перед лицом оказались туго намотанные кольца пеньковой снасти — приникла раскрытыми в немом крике губами, сжала в зубах, и молча: «Аххх…»

Плеть рвала спину, наискось, от плеча к талии. Конечно, она знала, что плеть ложится наоборот — сначала прилипает к серединке спины и лишь потом ее конец режет плечи. Но боль шла в обратном порядке — непривычная, не тонким жалом с детства знакомой розги, а тяжелая, казалось, ломающая кости…

Еще когда вязали к мачте, краем глаза заметила странность этой плетки — обшитой бледно-голубым лоскутом. Как-то отстраненно поняла — шелковая лента, чтобы не портить кожу на товаре… Это она-то теперь товар??! Ну, сволота-А-а-а!! Очередной удар достал неудачно — ниже плеча пошел конец плети, ложится жалом на выпуклость тугой груди. Мачта между этими сочными полушариями, тугие соски вперед, таращится на них вон тот, со шрамом через всю поганую харю…

Секли со «знанием» — поперек круглого зада обвернули плеть первым же ударом. Не поддалась — не сжала тело, не забила ногами, а зря. Тот, кто порол, понял, что не впервой девке «горячие». Первые несколько хлёстов пыталась сыграть телом, чуть сдвигаясь вместе со скользящей по спине плетью, но руки слишком высоко стянуты, мачта тресканная и ершистая, иглами злых заноз помеж голых грудей грызет. Да и тот, кто порол, удары стал класть в перекрестку — пару справа, потом внезапно слева, не поймешь, куда вильнуть…

Удары не очень считала — точнее, отмеряла «пятышками» — наука счетная всегда давалась туго, сколько уж старшие белицы розог истрепали… Все получалось, и читать, и писать, и нараспев, и по-белому, и с памяти аж нескольку листов — а вот цифирь…

Третья «пятышка» пошла — тогда поняла, что не насмерть забивают, а пугают. Не ее — чего ее пугать то, уже пуганая, голышом посреди черной лодьи, у мачты под плетями… Других пугают — вон, сбились у борта бестолково сваленной, ремнями перетянутой кучей, молодые и средние, девки и совсем сопливки, глаза повытаращивали круглые… Перепугу и стонов больше, чем у нее, словно их очередь скоро. С пониманием ушел и страх — чего уж самой себе врать… Боязно было… не дома разложили по-отечески под прутами повиливать…

А срам? Стыда и не было — за людей немытую, железом обтянутую толпу бородачей не считала. Как перед зверями — голая среди голых. Чуть саднило впереди шеи — когда срывали рубашку, домотканая, беленая холстину сразу грубым пальцам не поддалась. Пытались через подол, на голову стянуть — попала кому-то ногой куда надо, уж такой рев поднялся, что в глаза темно… Не, темно стало, оттого что кулаком по голове, однако же сорвали-таки холстинку, распяли нагую, пока веревки на ноги клали, весь зад налапали… Своло-ооох… Ох, ну как же больно порет… Воздуху не набрать… не набирай, а то сдуру еще крикнешь… Зззуубами в ввверрревку-у-у… под гудение плети на голом заду.

Верно говорил дед Ещеть: страх разум мутит. Была бы умная — так покричала бы, поиграла голышами, побилась бы в руках мозолистых — глядишь, за такую же курицу бы приняли, не приглядывались больше, а вот со страху не подумала, помутилось…

Помутилось еще сильней — не думала о плети, совсем-совсем не думала — а плеть мутила тело, болью рвала жилы в туго стянутых руках, напряженных ногах, намертво прижатому к мачте животу… Живот берегла особо, в нем святость женская, а задницу… да хоть клочками — мясо нарастет, Бог даст…

Переглянулся тот, кто порол, с седым и угрюмым, что стоял чуть сбоку — тот понял, равнодушно пожал глыбами плеч, сплюнул. Еще пару раз взлетела плеть, еще раз крестом нарисовала беспощадную боль на гибкой спине.

Отвязали руки — почти села на скользкие, вонючие доски лодьи, драккара по ихнему… Только сейчас поежила лопатки, отчаянно сведенные поближе — такая плеть и хребет сечет! Снова понятливо, уж больно внимательно, поглядел на нее поровший. Ничего не сказал. Просто когда в трюм на кучу уже согнанных и перепуганных скинули, не поленился второй раз перетяжки на руках проверить. Понял, гад, что не курица…

— Ну-у-у… простой палкой… — собирались было усомниться люди Олафа, но тот едва заметно и согласно кивнул — уже слышал про ту схватку. Правду говорили — кроме палки толстой, у того деда в руках ничего не было. Однако же один викинг с проломленной башкой так к Одину и ушел, вместе со шлемом, в череп вмятым. А второй следом за ним — палка сквозь брюхо позвонки вывернула. Деда, конечно, топорами взяли, но пока с ним возились, девки те…

— Вот про тех девок и разговор. Одна так и кончилась чуть не вместе с Борном Лысым — уже мертвая, почти додушила-таки! Меч насквозь, она на нем висит, а у того глаза из орбит вылазят — вот хватанула-то горло! Вторую сзади оглушили — вот, Рыжего тогда и выручили — девка цепь подхватила, лодочную, он как раз деда того кончал, и руку ему в месте с топором ну едва не срезала! Ладно, по наручам стальным цепь сошла. Пока поворачивался, она его поперек пояса, да так ловко — тот прям к ней в ноги снопом свалился, она куском цепи ему в глотку, Рыжий в хрип, и ладно Хромой ее сзади мечом, плашмя, по темечку…

Скрипели лавки — сдвигались, вслушивались в самую сладкую речь — про схватку говорят! Беседа воинов! Всхлипы пива в глотках, короткие «А вот у нас…», «Про такой выверт цепью Свен Сальник тоже говорил…» и прочее, что в таких случаях полагается. Однако Смола он есть Смола:

— Погоди! А синяк то отчего только сейчас?

— Так взяли же ее! Ну, с карелками остальными… Пока везли, никто и не углядел поначалу, как из трюма выбралась и за борт! Даже не погдядела, дура, что берег едва виден… Да видно в море не плавала — волной шибануло, дуру, об наш же борт! Ну, не пропадать же добру, Свен велел вытащить. Вытащили, плетей дали, в трюм к бабам кинули…

Опять пристал Смола — вы уж сколько тут? Синяк-то отчего сегодня?

— Так я ж и говорю! Взяли ее! Вон, вместе со всем стадом рынка дожидается… Рыжий полез было сегодня туда, а она ремни оказывается перегрызла, может, снова бежать надумала, а он ей под руку первым и попал…

— Под ногу! Гы-ы-ы! — опять рвануло взрывом ржания и Рыжий стал красней собственной бороды.

— Точно! Она его двумя ногами, с пола, в сопатку!!! Гы-ыы!

Смола молча кивнул — хороший удар! Видел он такие, да и сам кое-чего умел — со спины, лежа, хорошо поставленный «хлыст» в две ноги даже в броне может покалечить. Рыжего спасло, что вес у девки не как у мужика-воина… или то что босая… или высоко ударила — нужно было по яйцам, а она в морду…

Сделал вид, что потерял интерес к беседе. Кивнул своим, пересел в дальний, чистый угол корчмы — к таким же как он, конунгам. Начинать нужно со своими людьми, а допивать пиво — в разговоре равных. Свен уже был там и парой-тройкой слов лишь подтвердил сказанное, равнодушно пожав плечами, даже здесь затянутыми в кольчужную бронь. Девка как девка, просто Рыжий дурак, подставился.