Долгий сон

«Старое и больное сердце» стучало в тот вечер сильно и старательно — но на улице так никто и не показался. А надеяться, что он через стены услышит звуки ивовых прутьев, было нелепо. Лев Василич это прекрасно понимал, но все же… все же…

…Лезть под нижние ветки смородины было трудно, Лев Василич сдержанно матерился, упрямо пытаясь довести начатое до конца. И вздрогнул, когда негромкий грудной голос послышался откуда-то сзади и сверху:

— Давайте я обрежу… я умею!

Неловко, из-под куста, обернулся.

Даша.

Прикусив нижнюю губу и чуть склонив голову, серьезно смотрит на него. Толстенная сумка — чуть дальше, на меже между грядками. Короткий плащик, открытые выше колен ровные аккуратные ножки в телесного цвета чулках, аккуратные полусапожки. Скромная, совсем обычная, невысокая пай-девочка, которая действительно может быть и студенткой, и школьницей, и кассиршей и… да хоть водопроводчицей!

Выбрался из смородины, так же серьезно ответил:

— Спасибо. Ты гибкая, у тебя и вправду лучше… но — пока давай в дом. Переодеться же надо. Или ты в чулочках таких по веткам полезешь?

Даша сдержанно улыбнулась:

— Конечно, переоденусь. Спасибо.

В доме замялся, перебирая в уме и на вешалке то, что можно предложить для переодевания, она поняла правильно и снова мелькнула чуть виноватой улыбкой:

— У меня костюм с собой, толстый, спортивный.

— Конечно. Иди в комнату, — распахнул дверь туда, где млела теплом небольшая, но добротная печка. — Кстати, пакеты или что там для Антонины, поставь вон туда, под лестницу. Не трону.

Улыбнулась чуть шире:

— Конечно, не тронете. Вы на алконавта никак не похожи.

— Хм… А Антонина похожа?

— Она и есть, — легкое пожатие плечами, как тогда, на опушке. — Чего самим себе врать…

— Ладно, о третьих не будем, — изобразил нечто вроде полупоклона и, когда она вжикнула молнией на сумке, прикрыл дверь, предоставляя ей возможность переодеться.

Даша так решительно взялась за дело, что ему оставалось только оттаскивать к костру ветки. А разговоры не клеились из-за какой-то растерянности и буквально висящей в воздухе недосказанности. Он не мог отвести взгляд от ее аккуратной гибкой фигурки, туго обтянутой теплым лыжным костюмом — и мужским своим нутром чувствовал, что девушка вовсе не играет телом, а действительно движется так, как ей привычно и как она умеет. И это еще больше сплетало в голове и воздухе вопросы: зачем ЭТО ей? В россказни Антонины он не верил ни секунды, а расспрашивать Дашу… Не то чтобы не хотел, а тем же нутром чуял: не надо.

Так кошки, издали учуяв что-то новое или друг друга, настороженно принюхиваются-присматриваются, решая — перейти к активному шипению или временно отвернуться, делая вид, что ничего не происходит…

Недосказанность лопнула у костра, куда он пытался свалить очередную охапку веток:

— Ой, эти не надо!

— Почему?

Она опустила голову и чуть в сторонку ответила:

— Это ровные и длинные… они для меня.

— Ох, не сообразил. Извини. — И тут же кинул пробный камень: — Антонина что-то про ремень говорила.

Даша вскинула удивленный взгляд:

— Ремнем? Если хотите, можно будет и ремнем…

— Стоп, девочка. Давай так: я ничего пока не хочу. Ты сама мне скажешь, что, чего когда и как. Тогда и будем хотеть. Ладно?

— Что. Чего. Когда. И как. — Она медленно повторила за ним, перебирая в руках тугие смородиновые прутья. — Спасибо.

— О боже, сейчас-то за что спасибо?

— А потому что среди вопросов не было «зачем и почему».

Он не нашелся что сказать, да она и не ждала ответа, поправила выбивающиеся из-под шапочки волосы, и деланно засмеялась:

— Давайте работать! А то я и так вам все планы сломала. Придется еще и за нарушение планов… наказывать.

— Ничего, — пробурчал, удивляясь своей собственной догадливости и снова интуитивно чувствуя, что попал в верный, совершенно правильный и желанный ей строго-ворчливый тон:

— Ничего, девочка ты крепкая, выдержишь.

Теперь она засмеялась без напряжения.

А две кошки сошлись на пару метров и снова смотрели в стороны, лишь изредка, нервно и предупреждающе, дергая кончиками хвостов.

В доме не дала ему даже хлеба нарезать, махнув рукой в сторону плохо подстроенного телевизора:

— Ужин женское дело… Отдыхайте! Я быстро.

Управилась и вправду быстро, краснея от его одобрительного взгляда и редких благодушных слов. Только один раз, совсем засмущавшись, сказала:

— Меня нельзя хвалить… — отрезала заранее возражения: — И вправду нельзя! Вы лучше… ругайте. Или потом, — запнулась, коротко вздохнула и договорила: — Или потом — добавьте наказания.

— Кстати, насчет этого дела… — она замерла, выжидательно глядя на него.

Теперь настала его очередь так же коротко вздохнуть и довести фразу:

— Насчет наказания. Может, чего приготовить надо? Я же тут не очень.

— У вас все есть, — ответила серьезно, слегка понизив и без того грудной, какой-то обволакивающий голос, — даже лучше, чем у Антонины. У нее скамейка ужасно неудобная, а у вас такая лавка классная…

Лев Василич оглядел натопленную комнату, и Даша тут же подсказала:

— Не тут, а на вашей веранде.

— Там же нетоплено! — удивился хозяин. — Что веранда, что улица!

Она снова слегка пожала плечами, а Лев Василич упрямо уточнил:

— На градуснике почти ноль… Заледенеешь!

Опустила голову, покорно вздохнув:

— Если там неудобно, тогда скажите, куда.

— Нет-нет, я не про неудобство. Но ведь холодно же!

Она смолчала. И Лев Василич, в сотый раз удивляясь сам себе, снова свернул на самый верный в этот вечер тон:

— Хотя ты права. Не спать же! Накажу так, что дым пойдет! Вспотеешь, проказница… кстати, насчет «спать». Кровать выбирай любую — у меня, как видишь, роту положить можно…

Насчет роты он слегка приврал, но три хорошие кровати в теплой комнате имелись — любил он все делать основательно и с запасом, хотя ситуацию с таким количеством гостей давно уже одинокий Лев Василич представить себе не мог.

Даша легко кивнула, но на всякий случай уточнила:

— А я вас не подставлю?

— В смысле?

— Ну, когда у Антонины ночевать, то никто ничего не скажет. А если у вас остаться…

— Мне плевать, кто и что скажет. Это во-первых, во-вторых, я уже не в том возрасте, чтобы меня молодая девчонка пугалась.

— Я не пугаюсь, я…

— Цыц! И, в-третьих, на улицу выглянь — на всех дачах если три огонька отыщешь, и то много. Конец сезона! И чтоб не перебивала старика — добавлю тебе… — подумал, — пять!

Покраснела, кивнула, и отвернулась к столу, где колдовала над колбасой.

— Простите. Не буду перебивать. Я поняла, пять… дополнительно.