Лейла Слимани - Адель [litres]

– После этой аварии случая не было.

– Надень ее, Адель. Мне будет очень приятно, если ты будешь ее носить.

– Надену, как только мы в следующий раз куда-нибудь пойдем, обещаю. Или даже завтра на работу, если хочешь. Пусти, Ришар. Пойду приготовлю ужин.

– Нет, останься тут. Сиди, – приказал он.

Он взял ее руку выше локтя и стиснул пальцы.

– Ты делаешь мне больно.

– Тебе это не нравится?

– Что на тебя нашло?

– Ксавье с тобой такого не делает? Вы не играете в такие игры?

– Да что ты несешь?

– Ох, да перестань уже. Ты мне противна. Адель, если бы я мог, я бы тебя убил. Задушил бы прямо сейчас.

– Ришар.

– Молчи. Только молчи. Меня тошнит от твоего голоса. От твоего запаха. Ты животное, настоящее чудовище. Я все знаю. Я все прочитал. Эти гнусные сообщения. Я нашел письма, я все восстановил. Теперь это крутится у меня в голове, уже не осталось ни одного воспоминания, не испоганенного твоей ложью.

– Ришар.

– Хватит! Хватит твердить мое имя, как идиотка! – крикнул он. – Ну почему, Адель? Почему? У тебя нет ни капли уважения ко мне, к нашей жизни, к нашему сыну…

Ришар разрыдался. Закрыл глаза дрожащими руками. Адель встала. Его слезы приводили ее в ужас.

– Не знаю, поймешь ли ты меня. Можешь ли мне поверить. Это не назло тебе, Ришар, и никогда не было назло. Уверяю тебя. Я ничего не могу с этим поделать. Это сильнее меня.

– Сильнее тебя. Вот уж чего не думал услышать. Кто об этом знает?

– Никто, уверяю тебя.

– Хватит врать! Ты не находишь, что уже достаточно напортачила? Не ври.

– Лорен, – прошептала она. – Только Лорен.

– Больше никогда тебе не поверю. Никогда. – Он попытался взять костыли и приподняться, но от волнения нога дрогнула, и он бессильно рухнул на диван. – Знаешь, что мне противнее всего? Что я завишу от тебя. Я даже не могу тебя прогнать, встать, чтобы ударить тебя, швырнуть тебе в морду твое барахло, выкинуть тебя за дверь, как сучку – да ты и есть сучка. Плачешь? Плачь сколько хочешь, мне плевать. Раньше я не выносил твоих слез, а теперь мне хочется вырвать тебе глаза. Кем ты меня выставила? Во что я из-за тебя превратился? В дурака, рогоносца, ничтожество. А знаешь, что хуже всего? Эта твоя черная записная книжка. Да, та, что у тебя в столе. Я прочел, как ты там жалуешься на скуку, на свою жалкую буржуазную жизнь. Мало того, что тебя трахает целая армия, так ты еще и презираешь все то, что мы построили. Все то, что я построил, я сам, вкалывая, как проклятый, чтобы ты ни в чем не нуждалась. Чтобы тебе не о чем было беспокоиться. Думаешь, я сам не мечтаю о чем-то лучшем, чем эта жизнь? Думаешь, у меня нет желаний, я не стремлюсь убежать отсюда? Что во мне нет никакой романтики, как ты говоришь? Давай, плачь. Плачь, пока не сдохнешь. Что ни говори, а каких бы ты ни находила себе оправданий, ты шлюха, Адель. Просто тварь.

Адель сползла по стене. Она рыдала.

– А ты что думала? Что сумеешь выпутаться? Что я никогда ничего не замечу? Знаешь, за ложь всегда приходится расплачиваться. И ты расплатишься. Я найму лучшего адвоката в Париже, я все у тебя заберу. Тебе ничего не останется. И если ты думаешь, что получишь опеку над Люсьеном, то глубоко ошибаешься. Ты больше не увидишь сына, Адель. Уж поверь, я буду держать его от тебя подальше.

Мужчины, занимаясь любовью, смотрят на свой член. Они опираются на руки, наклоняют голову и наблюдают, как их жезл проникает в женщину. Хотят убедиться, что он работает. Несколько секунд они оценивают движения и, наверное, радуются этой механике, такой простой и такой эффективной. Адель прекрасно знала, что в этом самосозерцании, в этом обращении к себе есть и некое возбуждение. И что они смотрят не только на свои, но и на ее половые органы.

Адель чаще всего смотрела вверх. Она разглядывала десятки потолков, следила взглядом за завитками лепнины, наблюдала за качающимися люстрами. Лежа на спине, на боку, закидывая ноги на плечи мужчины, Адель поднимала глаза. Она исследовала трещины на облупившейся краске, отмечала следы протечек, считала пластмассовые звезды – один раз, в гостиной, которая также служила детской. Часами всматривалась в пустоту потолков. Иногда промелькнувшая тень или отсвет вывески отвлекали ее взгляд, давали ему передышку.

С тех пор как у Люсьена начались каникулы, Адель расстилала пенку в липовой аллее. Она устраивала пикник, а потом они дремали в тени деревьев. Люсьен ложился рядом с ней и засыпал, взяв с нее обещание, что завтра они так же будут отдыхать на свежем воздухе. Адель обещала, и в ее глазах отражалось небо, а зрачки дрожали от легкого колебания листвы.

– Кристина! Кристина, вы меня слышите? – заорал Ришар.

Секретарша, блондинка с лицом совы-альбиноски, вошла в кабинет.

– Простите, доктор, я искала карточку мадам Венсле.

– Не могли бы вы позвонить моей жене? Никак до нее не дозвонюсь.

– Позвонить на ваш домашний, доктор?

– Да, пожалуйста, Кристина. И на ее мобильный тоже.

– Может быть, она ушла гулять. Такая замечательная погода…

– Позвоните ей, Кристина, пожалуйста.

Кабинет Ришара находился на втором этаже клиники, в самом центре города. За два-три месяца доктор Робенсон приобрел постоянных пациентов, оценивших его преданность делу и компетентность. Три дня в неделю он принимал больных, а в четверг и пятницу утром оперировал.

Было одиннадцать часов, и утро оказалось на редкость тяжелым. Ришар не стал говорить матери маленького Мансо, что у ее сына очень тревожные симптомы. У него чутье на такие вещи. А потом к нему пристал месье Грамон. Сколько Ришар ни твердил, что он не дерматолог, тот непременно хотел показать ему свои родинки, авторитетно заявляя, что все врачи жулики и что его не проведешь.

– Доктор, ваша жена не отвечает. Я оставила сообщение и попросила ее вам перезвонить.

– Как это не отвечает? Да быть того не может! Чтоб вас!

Сова вращала круглыми глазами:

– Я не знала, вы мне не сказали…

– Простите меня, Кристина. Я не выспался. Месье Грамон меня довел. Я сам не знаю, что несу. Позовите следующего пациента, я пока вымою руки.

Он склонился над умывальником и подставил руки под холодную воду. Кожа была сухой и шелушилась от постоянного мытья. Он взбил мыльную пену и принялся лихорадочно тереть одну руку о другую.

Ришар сел, положив руки на подлокотники кресла и вытянув ноги. Медленно согнул колени – через полгода после аварии они все еще казались ему заржавевшими. Он знал, что до сих пор прихрамывает, хотя все говорили, что это совсем незаметно. Походка у него была медленной и неровной. По ночам ему снилось, что он бежит. Собачьи сны.

Он вполуха слушал пациентку, сидевшую напротив него. Пятидесятилетняя женщина, встревоженная, волосы собраны в пучок, чтобы скрыть проплешины. Ришар попросил ее лечь на кушетку и положил руки ей на живот. «Здесь больно?» Он не заметил, что ее разочаровали его слова: «У вас все в порядке, по крайней мере, ничего серьезного».