Властелина Богатова - Избранница Тьмы. Книга 1

– Возвращайся к себе, тебя ждёт еда, – мрачно проговорил он и, больше не глядя на меня, вышел, оставив меня лежать на лавке обессиленную и растерянную.

Я тянула в себя запах страха и страсти – запах Маара. Горько-смолистый на вкус. Во мне всё закручивалось в водовороте от непонимания происходящего. Чего он хочет, зачем так мучает?

Отдышавшись, я кое-как поднялась, склонилась над дочкой старосты, та лежала неподвижно. Невольно дрогнуло сердце – не случилось ли беды? Я зачерпнула ковш холодной воды, брызнула ей в лицо. Девушка, закашлявшись, очнулась. Меня напугал её опустошённый вид, она будто не соображала, где она, и что произошло. Осторожно сев, она поджала губы и заплакала.

– Тебе больно? Может, я могу чем-то помочь? – спросила я, пытаясь хоть что-то сделать и утешить.

Но дочка старосты вдруг стиснула челюсти и зло посмотрела на меня, ошпарив ненавистью, отшатнулась, как от прокажённой, кривя губы в презрении, скинула со своего плеча мою руку. Поднялась, чтобы уйти с гордо поднятой головой, да не вышло, лицо исказила тень муки от малейшего движения, что, верно, причиняло боль. Тяжело переставляя ноги, согнувшись, она оставила меня одну.

Я в недоумении проводила её взглядом, совсем теряя логику всего, что обрушилось на меня. Странные люди, странные нравы, что я не так сделала? Посидев немного и не найдя ответов, я тоже собралась, да и печь начала остывать – в парилке становилось заметно прохладнее. Пробежав по морозу до дома, я бесшумно на носках прошла переходами, слыша мужские голоса за закрытой дверью, юркнула в комнату, в которую привёл меня Маар, и заперлась. Только теперь могла свободно выдохнуть. На столе меня и впрямь ждал ужин – горячее жаркое, источающее сладко-пряный запах. Я торопливо скинула с себя влажную одежду, расчесала мокрые волосы широким гребнем, похоже, выточенным из кости, и, облачившись в чистую сорочку, уже почувствовала себя сноснее. Хотя, с какой стороны посмотреть. Глянув на запертую дверь, я взяла походное платье, вытащила свёрток со своим сокровищем, решив сперва утолить своё любопытство, а уж потом голод. Кусая губы в волнении и нетерпеливом предчувствии, собрала мозаику из осколков, раскладывая на постели. Конечно, не помешал бы клей, но это уже была роскошь. Маар раздушил его знатно, некоторые мелкие осколки я так и не собрала, сохранились жалкие остатки. Когда всё было готово, я взяла ночную масляную лампу и, набрав в грудь больше воздуха, заправив за уши ещё влажные волосы, склонилась, заглядывая в зеркало.

Всё, что было потом, изменило меня раз и навсегда. Как и в прошлый раз, я увидела бледную, как жемчуг, кожу, чёткие правильные черты, наверное, слишком правильные: чуть выпирающие женственные скулы, узкие крылья носа, идеальные губы, очень красивые, чувственные и, что важно, естественные, росчерк бровей и насыщенные до пронзительной глубины голубые глаза в обрамлении пушистых тёмных ресниц. Вот тут-то я и перестала дышать, вперившись в исполосованное трещинами зеркало. Мне вдруг в один единый миг сделалось дурно. Я смотрела в свои глаза, в то время как вокруг густая темнота, казалось, пришла в движение, скапливаясь, подкрадываясь к языку пламени лампы. Я дёрнулась, чтобы оторваться от отражения, но меня будто что-то держало изнутри, не позволяя и шелохнуться.

А потом отражение перед мной начало растворяться, мутнеть, заплясали яркие всполохи и тут же погасали, открывая мне совершенно другое пространство, другую комнату – мрачную, с чёрным закоптелым потолком. Запах подгоревшей снеди заставлял слезиться глаза и першить – горло.

– Не надо, прошу, отпусти. Отпусти! – услышала голос, и он обжёг изнутри хуже сока болиголова.

Этот голос я знаю, он был настолько мне родной, что горло сдавил болезненный спазм. Я подскочила с пола и подтянулась к лестнице, спряталась за неё, а точнее, моя сестра посадила меня туда, строго и грозно наказав: что бы ни услышала и ни увидела, я не должна вылезти отсюда. Я была очень послушной и не могла перечить старшей сестре. Но когда услышала её голос, надрывный, молящий о пощаде, не могла усидеть, выглянула в щель между досок. Меня продрало оцепенение, когда я увидела его – мужчину в тёмном. Он в упор смотрел на распластавшуюся на столе девушку, скручивая в руках толстую верёвку, а потом накинул на её шею, туго затянув, и горло сестры стало издавать только хрипы, а сам он, раздвинув ей ноги, жёстко брал её. Я смотрела и чувствовала, как слёзы обжигают мне щёки, а внутри пронизывает острыми шипами боль, такая щемящая, невыносимая, всеобъемлющая, раздирающая меня на части. Видеть, как этот чужак с чёрными волосами долбится в почти недвижимое нежное тело девушки, стало для меня потрясением. Я не хотела смотреть, но не могла отвернуться, немой крик рвался из моего горла, но мне было страшно до дрожи, до оцепления и онемения в руках и ногах. Насильник, издав дикое рычание, рванулся в последний раз, выпуская девушку, которая к тому времени уже не шевелилась. И вдруг посмотрел ровно туда, где таилась я. Моё сердце оборвалось, когда я узнала его. Это был он – Маар ван Ремарт. Я, будто подкошенная, опустилась на пол, обхватив свои маленькие колени, задохнулась, а потом на меня упало целое небо и вся моя прошлая жизнь.

Я вспомнила всё, а главное – кто я есть по своей сущности. Этот град осознания и воспоминаний был для меня непосилен, слишком, он тянул меня ко дну. Одно воспоминание за другим, словно брошенный булыжник, било в грудь, причиняя немыслимую боль. Та маленькая девочка, которая стала свидетельницей жестокой расправы над сестрой, не стала отсиживаться в тёмном углу. В той злосчастной кухне на постоялом дворе, где подрабатывала моя сестра, я дождалась, когда этот выродок напьётся, когда ещё раз возьмёт мою сестру, асса́ру, уже бездыханную, а потом, как пьяный телок, свалится прямо рядом с ней, выронив бутылку, и уснёт. Я взяла нож, приблизилась к нему и ударила в грудь, в самое сердце. Маленькая девочка убила его. А потом сбежала в холод и встретила старую ведьму, что помогла избежать ужасной участи, заключив её душу в другом мире. Ведьма упокоила её тело в горах, что жило и питалось жизненными токами земли до тех пор, пока всё не стихло. Только мертвец оказался жив. Жив! Я захлёбывалась, задыхалась отчаянием, болью и страхом, я падала в черноту, срываясь с вязких краёв своего сознания, неотвратимо летела вниз, моё тело холодело и немело, я канула в бездну, где не было ничего, кроме черноты и льда. Ненавижу… Ненавижу… Чтобы ты сдох, проклятый исга́р… Но лучше умереть самой, лишь бы избавиться от этой боли.

Маар вытерся полотенцем, бросил его на лавку. Перед глазами асса́ру – голая и возбуждённая. Даже сквозь пар он видел, как горят её глаза, горят морозными инеем, обжигающе-холодным, и вся его стойкость трещала льдом. Проклятая ведьма! Он кончил в ту девку, смотря на неё и представляя, как станет выплёскивать семя в неё. Даже сейчас его яйца скручивались в тугой узел от этого безудержного желания, выворачивающего всего его наизнанку. Но он не должен брать её. Он может стать от неё зависимым, хотя, кого Маар хотел обмануть? Он уже утонул в своём вожделении, погряз по самые яйца, и единственный способ разорвать это навязчивое наваждение обладать ей – это убить асса́ру. Убить Истану. Маар провёл пальцами по ножнам, что лежали на столе, сжал в кулаке прохладную рукоять клинка. Внутри него разлилась чернота, закручивая его в воронку пустоты. Сердце бухало в груди горячо, надрывно, разжигая в нём гнев – сможет ли вонзить клинок в её сердце теперь? Ярость на самого себя за то, что сомневается в этом, ошпарила кипятком. Если бы только можно было выжечь мысли и желания! Проклятье! Маар разжал пальцы, положив оружие обратно. Одевшись, он вышел из комнаты, направившись к своим воинам. Он знал и другой способ забыться.