Мирослав Палыч - F63.9 или Луганск 001

Совсем недавно оказавшись на юге Индии, я возымел, наконец, возможность встретиться со Светлейшим Shri Kuchakt, весьма почитаемым мною за его так созвучные мне свежие философские идеи и новую, изобретенную им науку – психологику, которой я из простого любопытства заинтересовавшись, затем увлекся основательно. Сидя на циновках в нехитрой, крытой пальмовыми листьями беседке с видом на полоску океанической бухты, что находилась в месте на удивление свободном от бетона, мы – трое (я, переводчик-индиец и сам Бхагван) пили чай – буро-зеленую несладкую, но удивительно освежающую в зной жидкость и пытались общаться.

Оттолкнувшись от темы шумов океана, наш разговор пришел к теме больших музыкальных форм, развития не получившей: «…искусственные звуки больше для неврастеников, не способных расслышать шелест листвы, шум прибоя и не умеющих от сонма не своих желаний пребывать в паузе неподвижности…». Так, к моему удивлению, и оказалось, что говорить нам было особенно не о чем. Притянутая «за уши» не без помощи молодого литератора-переводчика, белозубого парня-студента из «Дружбы народов», очередная тема – о литературе и писательстве также зашла в тупик. «…Стоит ли проживать жизнь, навязанную книгами», – изрек невозмутимый философ, вяло кивнув мне, а, может быть, Океану, своим белейшим тюрбаном…

К концу нашей недолгой, скупой на слова беседы, я уже знал, что писать книги – это не очень умно и даже, скорее всего, для взрослого человека – и глупо. Пожалуй, понял, что писательство зачастую нарушение основ бытия, потому как есть и свой опыт, а на своем опыте человек ближе к природе, к Идее его создавшей. От Бхагвана было мной также узнано, что большинство «писателей-прозорливцев» разделили участь несладкую, наверное, оттого, что нарушили нигде материально не отраженный, но незримо-негласно действующий, некий неисповедимо-целесообразный верховный запрет, до поры запрещающий тайну. Хотя те, из пишущих, кто разделил участь относительно «сладкую» – по Бхагвану отличались незавидной застереотипленностью сознания. …Когда я именно об этом подумал, Учитель произнес какие-то слова… «Стереотип – как вирус, кто его имеет, тот навязывает его другим…», произнес переводчик.

…«Но, необходимы же книги, когда нет опыта, …когда полноценная личность еще не сформирована.., когда нет своей жизни.., и необходимо же писать, …чтобы отточить мастерство…», – слабо и вряд ли «впопад» возражал я Мастеру наиновейшей философской школы. «Своя жизнь – есть всегда и у каждого. Личностью человек становится, когда к его божественному началу прикрепляются эгоизм, алчность и агрессия… Мастерство же оттачивается в паузе неподвижности», возвращая меня к обрывкам недодуманных мыслей о значении «паузы» в жизни – перевел молодой индиец слова учителя, – терпеливо и снисходительно давшего мне договорить. …«Что делать, если не читать книг, и …что делать мне, если не писать, когда писать книги – единственно моя работа?» – задал я очередной вопрос отцу-основоположнику психологики. …«Просто жить, и пытаться разворачивать себя хотя бы по горизонтали в этой жизни для более полного принятия жизненных явлений в их взаимозависимой целостности. Так куда поучительней, богаче и целесообразней, чем по-книжному», – ответствовал Бхагван. Видимо, мое непонимание или несогласие с такой сентенцией передалось мэтру. «…Я же не сказал, что читать нельзя, ведь есть в природе азбука и письмо, да и сами книги. Сказано было о том, что читать в этом мире лучше далеко не все, что видит глаз», – вдруг ясно услышал я где-то в себе слова, не разомкнувшего губ, Бхагвана; невозмутимого, с едва-едва заметной улыбкой, погруженного взглядом в океаническую даль…

«Хотя в этом мире до поры можно все, что хочешь, это простительно, если нет своего малейшего опыта. …Точнее, п о к а нет своего опыта…».

В такт словам, или мыслям, непостижимым образом во мне слышавшимся, лобастый индиец еле заметно шевелил безукоризненно повязанным головным убором одновременно с красивой, пышной, местами с серебряной проседью бородой. …«Книги лучше писать добрым, тем, кто любит людей… Это редкость: пишущие любят больше себя со своим написанным…». Услышал я в себе очередную мысль Бхагвана. «…А если человек умен, хорошо знаком с орфографией, …но не добр?..». …Тут мне вдруг вспомнились строки из давнего ко мне письма одной женщины: «…А если человек честен, – но не добр?..».

У меня ушло желание пытаться искусственно заполнить паузы в разговоре, и теперь я мог легко, в неподвижности, просто присутствовать рядом с замечательным гуманитарием-теоретиком, чье основательное учение пока, к сожалению, кроме как в Индии, только начинает быть скорее больше несколько известным, чем популярным, лишь среди избранных гуманитариев на азиатском Юго-Востоке и в Китае. Может поэтому я и услышал очередную мысль Бхагвана: «…Простительно написать просто „Словарь“, если вам дано видеть смыслы слов, отличные от уже известных. …Или, – можно написать, что Мир совершенен и предельно справедлив… и добавить к этому – нечего».

На этом наша «беседа» стала себя изживать; я вдруг воистину прочувствовал крайний недостаток в себе как доброты, так и должной подкованности в нюансах восточно-философского мировидения. Не сговариваясь, мы втроем еще долгое время не произносили ни слова, а лишь позволяли себе быть открытыми напоминающим о вечности бархатно раскатистым тембрам океанских волн, неустанно полощущим серо-песчаную полосу индийского берега. Закрыв глаза и погрузившись в себя, открывая сердце для Вселенной, то есть, я, наверное, впервые понимал: как много можно приобрести, пребывая рядом с человеком больших духовных качеств – даже в совершенном молчании.

…Вот и получается, что писать глупо: ведь «слова бедны, какие бы они ни были». Примерно такой была последняя фраза, над которой я медитировал в тот раз, сидя на собственных голых пятках на берегу Океана в обществе Учителя, взывая к своей «внутренней качественности».

После встреч и бесед с небезызвестным индийским мудрецом-философом я, как говорится, и кожей стал понимать: любое произведение искусства, литературное, любой роман, какой бы он ни был, – всего лишь малая плоская часть существующей реальности.

Писание – не медитация, что дает свободу от лишнего и может, поэтому, натолкнуть на понимание, близкое к истинному, каким стоит делиться литературно. Скорее фантазирование. Когда пишем, то, идя на поводу у себя-автора, автора создаваемого своим же писаным, – не всегда самими собой пребываем. Являясь не собой, заключаем себя в стереотипные рамки и навязываем свои стереотипы, не дающие вдохнуть истинной реальности – и другим…