Ната Лакомка - Обман Розы

– Рози! – маэстро Панчини ворвался в мою гримерную без стука. – Тебе опять букет от таинственного поклонника!

Я замерла, держа в руке пуховку, которой собиралась припудрить нос. Нет, меня совсем не обрадовала эта новость. Наоборот…

– Прошу сюда! – пригласил кого-то маэстро Панчини, бурно жестикулируя. – Ставьте корзину вот здесь, у кресла!

Рабочий сцены внес корзину с черными розами, и в комнате сразу стало тесно. Пуховка, кружась, опустилась на пол, но я этого даже не заметила. Все мое внимание было приковано к великолепным цветам.

Черные розы стоили дорого, очень дорого. И я не могла даже представить, кто в нашем городке решил заплатить такую сумму. Конечно, розы не были черными, так назывался сорт – «чёрный принц», а сами цветы были темно-красными, бархатными, с синеватой тенью в глубине лепестков.

– Как благоухают! Белиссимо! – простонал маэстро, закатывая от восторга глаза. – Сегодня ты была великолепна, моя дорогая Рози! И видишь – не я один оценил твой талант!

Но я не спешила упиваться успехом. Да и смешно было считать успехом выступление на провинциальных подмостках, где я уже три года играла графинь, герцогинь и принцесс разных эпох и стран. Смешные наивные пьески, где мне отводилась роль красивой куклы – какой талант можно продемонстрировать в них? Скорее – отсутствие таланта.

Только вот черные розы…

Первый раз я получила их около месяца назад. Это было приятно и неожиданно, но я не обнаружила визитки, и даритель так и не объявился. Сначала я посчитала, что подарок был случайным – мало ли какие обстоятельства заставили человека преподнести дорогой букет актрисе, которая за все представление только ахала, плакала и смотрела на исполнителя главной роли восторженными глазами.

Но через неделю мне прислали еще корзину этих чудесных цветов, и опять я не обнаружила визитки.

Цветы присылали снова и снова, директор театра (режиссер и сценарист по совместительству) пообещал написать пьесу специально для меня, объявив, что я, наконец, состоялась, как актриса, а маэстро Панчини посматривал хитро, и я прекрасно знала, о чем он думает. У каждой актрисы уже был покровитель, а некоторые успели поменять далеко не одного поклонника красоты и таланта, но я упорно отказывала молодым и не очень молодым господам, желавшим познакомиться поближе. Многие считали это не добродетелью, а высокомерием, и я не раз слышала, как артисты злословили, рассуждая, кого же я высматриваю – графа или князя, или другую особу королевских кровей. И вот теперь – черные розы…

– Кто-то хочет привлечь твое внимание, – говорил маэстро, выпроваживая рабочего, который таращился в вырез моего пеньюара. – Черная роза означает – «вы прекрасны и не осознаете этого». Кто-то оценил тебя по достоинству, Рози. И этот кто-то очень богат, не упусти свой шанс!

Он вещал это с таким душевным подъемом, словно это ему прислали розы, да не простые, а из королевского сада. Но я не торопилась радоваться сомнительной удаче.

Черные розы были огромными – с мою ладонь. Капельки воды застыли на них, как жемчужинки. Глянцевые темно-зеленые листья казались восковыми. Но вся эта красота не радовала меня, даже пугала.

– Не вздумай отказаться, когда он придет, – напевал мне на ухо маэстро Панчини. – Я видел твои башмаки – подошву можно привязывать ленточкой. Как обидно – быть такой красавицей и не иметь возможности одеваться достойно своей красоте…

– Прекратите, – произнесла я с трудом, потому что цветы в корзине будто гипнотизировали меня, а соблазняющие речи маэстро вливались ядом в уши. – Я не фарфоровая статуэтка, выставленная на продажу.

– Именно – фарфоровая. Тебя надо беречь, полировать бархатом и заворачивать в шелк.

– Тут записка! – я поспешно перевела тему, заметив среди цветов сложенный вдвое листок.

– Я прочту! – маэстро оказался проворнее меня и схватил письмо первым.

– Отдайте! – возмутилась я. – Это мое!

Но он и не подумал проявить хоть каплю деликатности и развернул листок, пробежав строчки глазами, а потом приглушенно выдохнул:

– О-о-о! Этой твоя удача, Розочка! – и зачитал с выражением. – «Прошу мадемуазель Розу Дюваль принять меня сегодня в восемь вечера для выражения восторгов и благодарностей. Если согласны, поставьте цветы на окно».

– Что за глупости, – сказала сердито, выхватив, наконец, записку из его длинных и цепких пальцев.

Пока я перечитывала послание, убедившись, что все было прочитано от слова до слова, маэстро схватил корзину и водрузил ее на подоконник.

– Что же вы делаете?! – закричала я, бросаясь, чтобы убрать цветы.

Но маэстро встал у меня на пути, не позволяя подойти к окну. С неожиданной для такого коротышки силой он схватил меня за локти и сильно встряхнул. Восторги и дурашливость мгновенно исчезли, и на меня смотрел уже другой маэстро Панчини – вовсе не поклонник театрального искусства, а расчетливый и холодный коммерсант.

– В этот раз тебе придется спрятать шипы, моя дорогая Роза, – сказал он тихо, и в его голосе мне послышалась угроза. – Ты считаешь, можешь отказывать господам? Воротить от них свой хорошенький носик? Очнись! Пока тебе везло, но везение может закончиться.

– О чем вы? – я вырвалась из его рук, но он по-прежнему не давал мне подойти к корзине.

– Тебе везло, что никто из этих важных господ не стал с тобой связываться. А что касается меня – я каждую ночь кошмары вижу, потому что жду, как однажды кто-то из этих господ подключит свои связи и прикроет наш балаган к чертям собачьим!

– Разве в этом будет моя вина? Насколько я помню, у вас театр, а не бордель!

– Это жизнь, цветочек, – деловито сказал маэстро Панчини, достал из кармашка жилетки часы, взглянул на них и удовлетворенно кивнул. – Советую тебе приготовиться к восьми часам и подумать о том, что ты живешь в квартире, которую оплачивает театр. Девчонки и так возмущаются, почему они вынуждены одаривать благосклонностью и толстых, и старых, а Розочка живет, как графиня – не иначе бережет себя для короля. Я долго терпел, но терпению приходит конец. Особенно, когда кто-то дарит тебе розы стоимостью три золотых штука.

– Как у вас совести хватает говорить мне такое, – произнесла я с трудом, до того он огорошил меня этой речью.

Маэстро засмеялся и вновь превратился в добродушного восторженного толстяка, каким я привыкла его видеть:

– Ну что ты такая злючка-колючка, Розочка? – он молитвенно воздел руки. – Прими господина, посмотри, кто придет. Вдруг он тебе понравится!

– Не желаю никого принимать! – ответила я и невежливо толкнула маэстро в грудь.