Любовь Попова - Сын «Дьявола»

– Максим, ну у тебя же руки грязные.

Обычная фраза, а сколько в ней смысла. Я вытаскиваю руки из штанов и сразу поднимаюсь наверх. Смотрю на ладони с налипшей грязью, потом на то, как она вдруг встает на колени и тут же срывается на бег.

Реально думает, что сможет убежать? От меня? Телефон опускаю в карман медленно, давая ей фору. Но уже спустя несколько секунд подрываюсь за ней.

Бежим уже по городу, приближаемся к ее дому. Она бегает неплохо, но я быстрее.

Слышу впереди, так близко, уже тяжелое дыхание и хватаю ее за руку, ровно за секунду до того, как мимо нас проехала машину, поднимаю на руки и несу к закрытой остановке, что неподалеку.

Лана уже не вырывается, просто рвано выдыхает, когда ставлю ее у кирпичной стены.

– А если бы не были грязными? – задаю вопрос, мучавший меня всю дорогу, пока смотрел за ее попкой. – А если бы не были?

– Я не знаю, – раздраженно рычит она и хочет обойти, но я толкаю ее назад к стене и упираю руку над головой. Теперь она в ловушке, смотрит куда-то в шею, и сама резко поднимает глаза.

– Вы изнасиловали ее! – заливается она той же песней. – Вы надругались над ней, использовали и пришли снова. Звери.

– Слова-то какие. Ты бы еще сказала: взяли без надлежащего на то согласия. Лучше письменного.

– А как мне нужно разговаривать, – огрызается, руки складывает на груди. Внимание к ней привлекает. – Трахнули? Отъебали? Выдрали? Прожарили?

– Смотрю, ты шаришь, – хмыкаю. – Но ведь ты права. Там насилия-то не было. Так, небольшая групповушка. Они просто развлекались.

– Развлекались? – поднимает она брови, судя по всему, без всякой краски, которую любят наши девки, и внимательно смотрит.

Оглядывает сверху вниз и обратно, а по мне, как будто ток бежит, заполняя все тело чем-то вязким, сладким, словно сгущенкой.

– Вы? – задет она вопрос, который я ждал, и хочу, чтобы она знала… Зачем только?

– Мы.

– И ты? – спрашивает осторожно, ступая на весьма тонкий путь. Теряя последний шанс избежать со мной общения. Потому что я, пиздец, теряюсь. В запахе, в глазах, в этом теле, которое даже в балахоне манит изгибами.

Губами, так естественно приоткрытыми, зовущими окунуться в эту теплоту.

Смотрю по сторонам и коленом раздвигаю ноги, чуть приподнимая ее тело, потираясь о промежность.

– Нет. Я нет.

– Ты мне врешь? – еле слышным шепотом спрашивает она, расширяя глаза все больше, выдыхая воздух все чаще. Опаляя мне лицо. Снося мозг своим возбужденно-испуганным видом. Делая стояк почти каменным.

– Ты хочешь, чтобы я соврал?

Она нервно облизывает пересохшие губы, показывает язычок, применение которому я бы с удовольствием нашел, и судорожно сглатывает. Волнуется. Из-за меня. Не боится, а просто хочет.

Вижу, что хочет, и через ткань влажно.

Бляя. Разодрать, нагнуть, вставить. Не сложно, быстро, так возбуждающе. Но еще более возбуждающе, вот это…Предвкушение и знание, что ее накрывает точно так же, как меня. Руки грязные, да, а если бы были чистыми?

– Хочу.

– Но я не вру, – шепчу ей в губы, второй рукой накрывая через кофту грудь и начиная елозить коленом между ног. Лана дергается, но руку не отталкивает, пальцами впивается в стену. Слиться пытаешься, уже поздно. Для нас обоих поздно.

– Я получил по яйцам, но не трахал твою Снежану.

– Почему я должна верить тебе? Почему я должна верить, что Снежана хотела этого? – выстанывает она, когда я между ребрами большого и указательного пальцев сжимаю сосок. Вот бы его в рот взять. Не сдерживаюсь. Задираю кофту, лифа не нахожу и ртом накрываю сосок. Бля…

– Потому, что ты наивная дура? – предполагаю я, сквозь ее рванные стоны, и вдруг чувствую удар по щеке.

Рефлекторно бью в ответ.

Блять…

Она смотрит на меня ошалелым взглядом и хочет уйти, но я уже на грани, пусть закончит то, что начала своими взглядами.

– А в чем я не прав? – иду за ней. Проводить-то надо. – Ты веришь всем, веришь в полицию, веришь шлюхе, которая взяла деньги и даже матери не дала. Веришь той, которая звала тебя в гости к своему ебарю.

– Там был этот… Антон? – спрашивает она, развернувшись, и я киваю. Она прикрывает глаза и все равно глупо настаивает на своем.

– Он просто ей угрожал, – идет Лана дальше. – Я уверена в этом.

– Завтра у тебя будет синяк, – я похоже силу не рассчитал. – А у нее ты видела хоть одну ссадину? Телки, которые сопротивляются, еле языком ворочают, чтобы ты знала, губы потому что разбиты в кровину.

– Тебе виднее.

– Мне, да.

Она замирает, а я вдалеке вижу башни ее замка. Сжимаю руки в кулаки в карманах и уже хочу уйти, надеясь, что сегодня она поняла хоть что-то…

– Там так плохо? – вдруг останавливает меня вопрос, и я поворачиваю голову. Смотрю в напряженное, чертовски красивое лицо. Хочется в подкорку ей залезть, узнать, что думает. Обо мне. – В приюте.

– Лучше аборт, чем такая жизнь для ребенка, – говорю то, что думаю, и Лана тут же всхлипывает, тянется к рюкзаку и достает… Да ну нах… пятитысячную купюру. Ебать…. Это ж сколько бабла.

– Это много, – грублю я и смотрю, как ходуном грудь ходит у нее, как губы дрожат. На дом смотрю, потом на руки свои.

Деньги – это хорошо, но сегодня я могу получить кое-что гораздо более ценное. Сказку.

– Лучше пусти меня к себе… руки помыть.

Это, разумеется, неправильно. И чувства, гейзером всколыхнувшиеся внутри тела, запретны. И осознание, почему именно про чистые руки Максим сказал, бьет по мозгу пожарным набатом.

Я не могу оторвать взгляд, смотря как его иссиня-черные волосы высвечивает уличный фонарь, а блики на лице делают его более хмурым. Он способен на насилие. Горящая щека недвусмысленно об этом напоминает, но почему же страха перед ним нет совсем.

Лишь тягучая, сладостная, жалящая сердце, нега и ноющая боль глубоко в груди. Да и руки у него действительно грязные и от таких денег он отказался.

Прячу купюру в рюкзак, вешаю его на спину и, поворачиваясь, через плечо кидаю:

– Я вылезала из дома тайком, так что придется через заднюю дверь.

– Не боись, – слышу смешок. – Если парадный вход пока недоступен, можем и сзади.

Я замираю, пытаясь уловить в его словах смыл, потому что намек весьма очевиден и очень грязен. И теперь после его толчка в спину и спокойного «пошли уже» я не могу думать ни о чем другом, как о задних и передних входах, в которые он может ворваться. А я, что самое постыдное, готова его впустить.

Когда подходим к двери, он меня останавливает и сам заглядывает, еще раз доказывая, что вся его жизнь не подчинялась правилам.

Правила, правила, их так много в моей жизни, а сегодня ночью я нарушаю буквально все. Но в душе нет дискомфорта, скорее пьяняще чувство свободы и желание познать запретный, сладостный плод.