Анн-Мари Вильфранш - Тайны любви

— Вы вышли замуж за убийцу? — недоверчиво спросил Арман.

— Он был убийцей, если не перед законом, то перед лицом Господа. Его первая жена умерла в родах. А меня, почти еще дитя, ничего не знавшее о мужчинах, он заставлял ложиться на спину — ночь за ночью, — раздвигал мне ноги и удовлетворял на мне свои скотские желания. Я умоляла его, но он был непреклонен.

Арман обнаружил, что грудь Фернанды сидящей на подлокотнике его кресла, находится как раз на подходящей высоте, чтобы приклонить к ней голову. Он прижался щекой к нежному телу и уже повернулся, пытаясь достать языком розовый сосок, но тут Фернанда оттолкнула его и поспешно застегнула жакет. Арман был вынужден довольствоваться ощущением ее тела сквозь тонкую ткань.

— Очевидно, вам не повезло: вашим мужем стал человек, не способный на нежность, — сказал он, слегка задыхаясь. — Но сейчас вы далеко не дитя и узнали мужчин. Вы дружны с моим знакомым Марком Лебланом. Как же это?

— Не ваше дело, с кем я дружу, — щеки Фернанды вспыхнули от гнева. — Вряд ли вы способны оценить то сильное и весьма необычное чувство, которое связывает мсье Леблана и меня. Но я попытаюсь вам объяснить.

— Буду весьма признателен, — отозвался Арман с нескрываемой иронией.

По счастью, Фернанда не обратила на это внимания. Молча, отрешенно она смотрела на длинный розовый фаллос и, казалось, собиралась с мыслями.

— Если вы знакомы с моим дорогим другом Лебланом, то должны знать, что через год-другой ему исполнится семьдесят, — заговорила она наконец. — Его влечение к женской красоте не ослабело, но способность удовлетворять его с помощью женского тела угасла. За те два или три года, что я являюсь его доверенным другом, он ни разу не пытался сделать это со мной. Но поскольку мы так близки, я делаю все, чтобы доставить ему удовольствие.

— Каким же образом?

— Я показываюсь ему обнаженной…

— Ах, как романтично! — воскликнул Арман, не веря ни единому ее слову. — Представляю себе сцену в салоне Леблана: вы сидите обнаженная в одном из его кресел в стиле Второй Империи, а он беседует с вами об искусстве и любуется издали вашей красотой. А может быть, просит вас сесть за пианино и сыграть «Ноктюрн» Шопена, а сам стоит рядом с рюмкой коньяка в руке и любуется, как плавно покачиваются ваши обнаженные груди? — Про себя он добавил, что, если тут есть хоть доля правды, старине Леблану достается совсем немного взамен тех ценных полотен, которые он дарит Фернанде.

— Вы — варвар, — задумчиво протянула Фернанда. — Я знала, вам меня не понять. Марк Леблан — человек необычайно тонкий.

Когда я стою перед ним обнаженная, он поклоняется мне, он становится на колени и лобызает мои ноги. А иногда — нечасто — просит позволения поцеловать мне грудь.

Арман пожал плечами: «О вкусах не спорят».

— О, мы-то знаем оба, что вы потребовали бы большего! — насмешливо бросила фернанда, показывая на напряженное орудие страсти. — У меня были в прошлом друзья-мужчины, подобные вам, и я знаю, как с ними обходиться.

— Не сомневаюсь, — понимающе кивнул Арман. — Я был у вас дома, вы выдерживаете стиль.

— Не заблуждайтесь, мой успех достигнут иным путем, нежели лежа на спине.

— Ну, раз уж мы беседуем с такой великолепной непринужденностью, дорогая мадам Кибон, — может быть, вы расскажете, как вы добились вашего успеха? — в словах Армана был неподдельный интерес.

— Мне помогло обаяние.

Не успел Арман подыскать достаточно остроумный ответ, как Фернанда, встав с подлокотника кресла, опустилась перед ним на колени и обернула свой кружевной платочек вокруг его раскачивающегося маятника. Арман широко раскрытыми глазами уставился на широкий красный отпечаток ее губ вокруг вздувшегося набалдашника. Фернанда, присев на пятки, оценивала произведенное ею впечатление, потом подняла глаза и улыбнулась.

— Полагаю, вам безумно нравится, когда эта неуклюжая штуковина находится у женщины во рту?

— О да, там почти так же приятно, как между ног.

— Мягкие, влажные губы, в ярко-красной помаде, раскрываются для вас, они ждут, что вы проскользнете в них — вот точно так же, как отпечаток, обнимающий вас сейчас.

Арман, как загипнотизированный, смотрел на коралловый отпечаток губ на носовом платке — тот двигался вверх-вниз в отрывистом ритме, заданном рукою Фернанды. Сознание завораживала мысль, что это настоящий рот всасывает и выталкивает его плоть… Он тихо, расслабленно вздохнул.

— Во рту у Сюзетты… — прошептал он. Арман не однажды побывал во рту у Сюзетты.

— Что ж, пользуйтесь воспоминаниями, ничего другого вам не остается.

Рука Фернанды поглаживала его короткими, проворными движениями, пока судорога в животе не возвестила приближение экстаза.

— Ну вот, теперь вы обойдетесь сами. — В ее тоне не было ни намека на явное превосходство, ни тени двусмысленности, он не допускал и возможности ослушаться. Арман понял — и ответил протяжным стоном наслаждения, когда брызнул его фонтан. Казалось, это вид намокшего кружевного платочка вызвал на бесстрастном лице Фернанды выражение злорадного торжества.

Когда Арман пришел в себя, она уже устроилась в кресле напротив, на безопасном расстоянии, скрестив обтянутые черным шелком ноги, словно оберегая сокровище между ними. Арман кое-как вытерся кружевным лоскутком, застегнул брюки и бросил платок под кресло, намереваясь избавиться от него позже. Несмотря на испытанное удовольствие, его обуревали противоречивые чувства, самым сильным среди которых была неприязнь к Фернанде.

Он молча, пристально смотрел на нее, с горечью думая о том, что она угадала в нем — и немедленно употребила в своих целях — слабость к красивым женщинам. Она манипулировала им — пожалуй, так же ловко, как Доминика, — но в отличие от Доминики, старавшейся очаровать своими играми, Фернанда вовсе не стремилась пробудить интерес к себе. Она хотела только отвлечь Армана от Сюзетты, чтобы та принадлежала ей одной. Он ничуть не сомневался, что в репертуаре милейшей Фернанды было еще множество возбуждающих трюков, чтобы развлекать его до полного изнеможения. Чтобы он хоть на время перестал интересоваться Сюзеттой.

Больше всего Армана задело то, что Фернанда, словно в знак подсознательного отвращения, избегала прикасаться к нему, кроме как через платок, принесенный ею в жертву его страсти. «Я слишком податлив на соблазны красивых женщин, — сказал он себе. — Это слабость характера, мучительная и чудесная, и чудесно мучительная, и мучительно чудесная — все одновременно».

В душе он чувствовал это лет с шестнадцати, но впервые признался сам себе в то утро, когда Ивонна заставила ублажать себя на белом атласном шезлонге. По одной простой причине: ей нужно было как-то скоротать время до позднего завтрака. Но о чем это я? — спросил Арман себя. Какая еще причина может быть весомей внезапного желания? И нужны ли вообще какие-либо причины для оправдания удовольствий, что дают друг другу мужчина и женщина?