Каролина Дэй - Миллиард секунд

Зачем? Почему бы мне не вернуться к Эдгару и его девочкам? Не знаю. Все как-то на автомате происходит. Может, хочу лично привести виновницу за шкирку и сдать в руки полиции. Или выяснить, почему она так жестоко обошлась с тем мальчишкой.

Или подойти к ней вплотную и выяснить, вдруг не только раненому нужна помощь.

– Уйди… – шепчет девчонка, подняв голову, когда я сажусь перед ней на корточки.

Дышит тяжело, за грудь хватается своими окровавленными ручонками. Сжимает пальцы. Глаза жмурит. Причем так сильно, что из уголков выдавливаются капельки слез. Всего парочка. Странно, что я разглядел все это в темноте.

– Ау…

Что с ней происходит?

– Где болит? – подбираюсь ближе.

Что за тупые вопросы? Она же за грудь держится с левой стороны. И что с тобой делать? Эй! Мне кто-то поможет? Как тебя, вообще, зовут? Твой напарник вроде как говорил. Или нет?

– Ева! Твою ж мать! – наконец-то вспоминаю я. Трогаю ее за плечи, пытаюсь в чувство привести. Она вообще меня не слышит? Глаза так же закрыты, руки чуть ослабли, но продолжают кое-как цепляться за куртку.

Вашу ж мать! Что же все время с тобой не так? О, нет! В обморок только не падай! Не падай, говорю! Но она падает на снег.

Быстро ищу телефон и нажимаю на экстренный вызов.

– Алло! Скорая? Срочно бригаду в Битцевский парк! – торопливо говорю в трубку, не вслушиваясь в официальное приветствие.

– Где конкретно?

– Со стороны Чертаново. Девушка, предположительно семнадцать лет, плохо себя чувствует, держится за сердце.

– Едем.

Лишь бы не тормозили. Если девчонка сдохнет у меня на руках – никогда в жизни не отмоюсь от грязи, льющейся со страниц желтой прессы! Черт, черт, черт! При чем тут не отмоюсь? О чем я, вообще, думаю? У меня на руках человек умирает!

– Ты… – едва слышно произносит Ева, приоткрыв глаза.

– Дыши!

– Я не…

– Дыши. Давай – вдох и выдох.

Она повторяет то, что я показываю. Медленно, с трудом, но вдыхает. И снова прикрывает глаза. Опять в обмороке? Вроде нет. Дыхание глубокое.

– Сейчас скорая приедет.

Ее глаза моментально распахиваются до невероятных размеров.

– Нет. Не… надо, – она слабым голоском пытается возразить. – Они же… они…

– Все будет хорошо.

Глажу ее по голове, пытаюсь следить за ее дыханием. Однако она как лежала с распахнутыми глазами, так и продолжает лежать. Хочет что-то сказать, руками хватается за мои запястья, но я успокаиваю ее. Говорю что-то невпопад, даю обещания, которые вряд ли выполню. Как только ее родители приедут, сразу передам ребенка из рук в руки. Только как их найти?

– Телефон родителей есть?

– Я… не… – все еще мотает головой она. Вот черт! И что мне дальше делать?

На помощь приезжает бригада скорой, кое-как найдя нас в кустах, медики быстро осматривают девчонку, грузят на каталке в машину, оставляя меня в полном одиночестве.

– Папаша, вы едете? – спрашивает работник скорой.

Только хотел возразить, что я ей не папаша, но потом взглянул на практически неподвижное тело Евы и выпалил неожиданно для себя:

– Поехали.

Вас раздражали когда-нибудь стены больнице? Знаете, абсолютная белизна, запах медикаментов. Меня никогда. Всегда относился к ним ровно, точно зная единственную цель посещения – выздороветь. Даже та клиника, куда меня послал Эдгар для сдачи анализов, не бесила.

Сегодняшний день исключение из правил. Помните, я о стерильности говорил? Можете забыть. Ее здесь нет. Ни чистоты, ни нормального запаха. Пахнет гнилью. Грязью. И отсутствием хоть какого-то стремления к жизни.

Нас привезли в ближайшую городскую больницу, и у меня почему-то создалось впечатление, что она находится не в Москве. Не может быть в столице таких заброшенных больниц. Обшарпанных, с пожелтевшими стенами. Но нам сообщили, что без документов могут принять только здесь.

Нас приняли далеко не первыми, несмотря на то, что ситуация была критической. В машине Еве надели маску, вкололи какой-то препарат. Она дышала уже не так рвано, глаза потихоньку открывала. На меня смотрела. Не отрываясь. Будто я куда-то мог уйти.

Вот куда я уйду из машины? Некуда. Без вариантов. И какого черта я вмешался в драку? Сами бы разобрались. Вдруг меня кто-то увидит, узнает? Я, конечно, поднял ворот пальто как можно выше, но косые взгляды на себе все же чувствовал, когда мы зашли в приемное отделение.

– Ну и девчонка! – возмущается врач, выйдя из палаты, куда поместили Еву.

Я все это время стоял в коридоре. Хотел зайти после всех остальных. Попрощаться и уж точно больше никогда в жизни с ней не встречаться. А что вы хотели? Я не каждый день в благородство готов играть. Мне не особо нравится в полночь находиться хрен знает где с какой-то уличной девкой.

– В смысле?

– Дурында, вот чего! – объясняет доктор. – Не хотела, чтобы я воспитательницу вызывал. А как ее тогда оформлять?

Не понимаю, о чем он толкует, почему так возмущенно размахивает руками. И какая еще воспитательница? Не в детском саду ведь девчонка живет.

Мы расходимся в разные стороны. Доктор так и не пояснил, что случилось и как обстоят дела с Евой, под предлогом, что я не родственник. И ладно, попрощаюсь с девчонкой и пойду домой.

– Как себя чувствуешь? – сажусь на стул около кровати.

Без черного балахона она выглядит щуплой. Бледная. Тонкая как тростинка. И такая же зеленая. Глаза кажутся слишком большими на худом лице, кожа совсем прозрачная. Под капельницей лежит, не шевелится. Смотрит на меня уже не так испуганно. Скорее, обреченно.

– Лучше не бывает! – она поднимает большой палец вверх, наигранно улыбаясь. Голос все еще слабый, едва слышный, но теперь можно разобрать слова.

– Ты понимаешь, что перепугала всех вокруг?

– Не драматизируй, это нормально.

– Попадать в больницы, по-твоему, нормально?

– Говорю, не драматизируй.

Согласен с доктором. Не девушка, а какой-то монстр. Она чуть не умерла у меня на руках, а говорит такие вещи. Не драматизируй! Была бы моей дочерью, выпорол бы за эти слова и не пожалел бы сил.

Но дочери у меня нет…

– Ладно, я пойду. Выздоравливай, – поднимаюсь и делаю один-единственный шаг к выходу, но в меня вцепляется прохладная рука. Ее рука.

– Слушай, – тянет она за рукав. Заставляет меня повернуться и посмотреть в ее глаза. Снова испуганные. – А ты можешь еще со мной посидеть?

– Зачем?

– Ну… я боюсь больниц.

Серьезно? Эта нахалка, которая стащила у меня сигареты, испачкала сиденье в машине и к тому же нагрубила, боится оставаться одна в палате?

– Сама же говорила, что это нормально, разве нет?

– Я имела в виду боли, – она кладет руку на грудь чуть ближе к левой стороне. – Но в больницах я обычно лежу с кем-то, а тут меня одну в палату положили.