Дарьяна Калнаускене - Дневник разведчицы

Спросила Сашу, бил ли когда-нибудь женщин. Уставился ошарашенно и говорит, что в жизни пальцем не тронул. "Бить человека – тоже способ близости, но это уже зависимость, – объясняет с умным видом, будто профессор. – Ударил, и ты уже в её власти. А мне это не нужно". Почему так говорит? Догадывается о наших планах? Нет, это невозможно. Вдруг спрашивает: "а тебя мужчины били?". Есть в русском что-то сильное и небрежное. Застал врасплох, пустил энергетический луч, не могу сопротивляться. Во мне весёленькая егоза шевельнулась, внутри кнопочка щелкнула, я снова в параллельное измерение попала и, кажется, вижу сквозь стену: "да, один мужчина ударил". Саша понимающе кивнул. Из салона выходили, муж позвонил, зовёт на ужин. Я Саше так и объяснила: у нас семейная вечеринка, должна ехать.

Сижу в троллейбусе, на остановке пьяные ханыги, а у меня словно похмелье проходит. Играть в семью не нужно, ведь буду связана по рукам и ногам. А как же тогда остальные? Как с ними работать? Да и невозможно делать семью, зная, что всё равно расстанемся. Потом "Трубачёву" лишь больнее будет, а разве он такое заслужил? И ладно, было бы у него шикарное гнёздышко, но там выцветшие обои и старая плитка. Нет, работа есть работа, а мужчин и без него хватает. Отправила СМС:

"Саш, не надо нам сейчас решать эти вопросы, давай порадуемся тому, что встретили друг друга, будем праздновать жизнь, договорились? Обнимаю, целую твои глаза, до завтра! Твоя Дар.".

"Нет, Дарьяна, всё решим, не бойся. Целую тебя".

Муж приготовил курочку в духовке, подал с апельсинными дольками. Запивали белым французским вином и заедали шоколадным тортом с мускатными орехами. Душевно посидели, я третью бутылку почти всю выпила сама. Никас по-доброму посмеялся, а когда уходил, они с Арумасом обнялись.

То, что выпало мне, испытали единицы из миллионов. Разведчики – избранные, видящие изнанку реальности. Глупые условности, слащавые эмоции, витиеватые рассуждения – лишь очки, которые надевают люди, глядя на этот мир. Но разведчики эти очки снимают, окидывая происходящее незамутнённым и спокойным взглядом. Мусор и шлак, облепившие действительность, они хладнокровно сдувают, оставляя лишь голую суть. Эта суть – бесхитростный и грубый каркас жизни, недоступный пониманию простого смертного.

Никто не угрожал, не заставлял и не приказывал, я всё сделала сама. Когда случилась автомобильная история, Альфред как старый знакомый помог, вытащил из беды. А потом попросил помочь в ответ, разве я могла отказать? К тому же просьба была нехитрой: встретиться с мужчиной, выпить кофе и кое-что узнать. Альфред сказал, что ему это очень нужно, а попросить некого.

В ту пору командир ещё был женат на моей подруге Ляне. Мы втроём отлично выпивали, и прекрасно знали, чем Альфред занимается. Он был единственным, кто мог меня спасти. И он это сделал. А потом я сделала для него, в знак признательности и дружбы. Всё справедливо, всё честно.

Он меня направил к русскому пареньку из Старой Нильвы, который чинил машины. К пареньку в мастерскую ездил на своей "Тойоте" весёлый белорус, который просиживал свои годы в сильвинских барах. Это и было интересно Альфреду. Сказал взять телефон русского паренька на сайте объявлений: дескать, мне надо подлатать машину и подготовить к продаже. Продать машину я и впрямь была не против! Командир всегда и всё делает ювелирно, так что мы ювелиры – оба.

С русским из Старой Нильвы вышло со второй встречи: я его задавила взглядом и у того не было выхода кроме любви. Только любовным ложем, увы, была не роскошная розовая кровать, а засаленный диван, стоявший на втором этаже автомастерской. "Выпить кофе" в Балтии значит ох как много, но в этой фразе спрятана свобода: ты вольна отказаться, ведь кофейный сорт может прийтись не по душе. Могла отказаться и я, но если перед тобой симпатичный женатый механик, почему бы его не полюбить? О том, что у мужа есть молодая сучка, я уже знала, и моя совесть была чиста: око за око, секс за секс.

Про знакомого белоруса паренёк болтал сам: мол, живут же люди в таком огромном Минске. Говорил, что хочет туда перебраться, и белорус ему поможет. И что белорус любит тёмное пиво и отлично говорит по-английски. Впрочем, то, что бывает заманчивым, со временем отдаёт горечью повторений. Ложиться на диван с каждым разом было тяжелее. Русские не держат порядка, азиатские души. Досчатый пол на втором этаже был засыпан стружками, в углу как дыра чернело масляное пятно, под диваном валялись гаечные ключи в целлофане, а стекло в окне было мутным от пыли. От шерстяного покрывала пованивало сыростью, а на столе, застеленном газетами, постоянно стояли пивные бутылки, всегда пустые. В этих бутылках наше отражение расплывалось и превращалось в неузнаваемую страшную биомассу.

После каждой любви я лежала на диване, глядя в потемневший деревянный потолок, и спрашивала себя: что здесь делаю я, жена балтийского офицера, уважаемый человек? Автомастер был мужчинка крепкий, но внутри пустой как его бутылки, да и денег давал не ахти. Зато Альфред меня нахваливал: "тебе не надо объяснять, ты всё знаешь сама. Ты достала важную информацию, начальство сказало пожать тебе руку".

С его слов получалось, что механик дружит с белорусом, но белорус этот непростой: раньше руководил фирмой, которая строила для военных. Альфред говорил, что этот человек знаком с высшими военными чинами Беларуси. И что в Балтии он неспроста, потому я теперь важнейший человек для контрразведки. "Ты патриот, цвет Балтии, верю тебе как себе", – помню его фразу.

Когда русский паренёк довёл до ума машину, Альфред сказал предложить её белорусу. Дескать, продаю за треть цены, но знакомый покупатель всегда лучше. Так русский познакомил меня с тем белорусом, Бориславом из Минска. Борислав любил отпускать шутки, смеялся искренне и громко, неуклюже запрокидывая голову. Говорил о барах и о роке, о балтийской погоде и наших казино, и ещё о парусниках на взморье. Но ни слова о военных. Он казался гулякой и балагуром, который ищет удовольствий и бредёт по жизненной дороге безо всякой цели. И эта беззаботность решительно не вязалась с обликом бывшего начальника.

Потом Альфред сказал, что мою работу нужно оформить официально. Объяснил: мои проблемы с автоисторией решают "большие люди". И чтобы решить, не доводя до суда, эти люди должны знать, что я своя. А потому нужно подписать бумажку: "это формальность, а бумажку потом можно сжечь". Конечно, я подписала, я верю Альфреду. Он приехал в парк на своем стареньком "Форде", достал из чёрной папки листок и ручку, продиктовал. Ничего сложного.

Потом Альфред познакомил меня с Евой и сказал, что она всему научит. Я ожидала увидеть бестию с дьявольским взглядом и кобурой на поясе. Но Ева оказалась приветливой и свойской. Она была полячкой по отцу, но яростной патриоткой, хотя бы на словах. Встречались в парках и скверах, которые она называла сама, садились на дальнюю лавочку и мило беседовали. Со стороны мы были как две подружки-сплетницы, и постепенно это становилось правдой.