Дмитрий Соколов - Мединститут

– Как не взяли? – Ломоносов поднял голову. – Пётр Егорович, ты где? Без тебя нам тут совсем плохо. Давай-ка помогай. Бери у Антона крючки.

– Кырючки дайте Антону, а Пётр пусть ассистирует. На такую сложную опэрацию студента можно брать толко третьим… Антон ещё учится. А Пётр доктор, – отечески произнёс шеф.

Ситуация складывалась совсем нехорошая. Наблюдающие студенты отошли как можно дальше, анестезиолог с сестрой целиком ушли в наркоз и не обращали внимания на происходящее на «хирургической половине». Антон уже приготовился переходить на крючки и выключил электоотсос, которым сейчас работал.

– Гиви Георгиевич, ты это, – Ломоносов медленно отложил инструменты, разогнулся во весь рост и повернулся к заведующему, готовясь принять удар всей грудью. – Ты вот что. Мозги мне Гореваловым сейчас не сношай. Пусть узлы сначала вязать научится! Я ему место указал? Оно его не устраивает. Ну и пусть катится к ебени матери!

– Виктор, ты нэ прав…

– Гиви, я сейчас плюну и уйду из операционной…

– Товарищи! – раздалось со стороны молчавшего до сих пор анестезиолога.– Товарищи хирурги! Больная в наркозе, а вы свару затеяли!

– Всё, продолжаем, – оборвал Ломоносов, отворачиваясь и беря в руку диссектор. – Антон, держи «печёночный». И отсоси мне здесь, кровит, подлюка… А вы идите сейчас оба нах…й отсюда! Катя!! Анатомический пинцет и длинную лигатуру!!!

Гиви Георгиевич вздохнул и отошёл к своему столу – как раз принесли результаты биопсии. Горевалов демонстративно сорвал в таз перчатки и ушёл из операционной. Виктор Иванович ещё некоторое время что-то бормотал себе под нос, но вскоре успокоился, замолчал и целиком переключился на работу.

«Администрирование, подмена сути проблемы субъективными указаниями – как это всё далеко от подлинной заботы от подлинной заботы о демократизации нашей жизни, о развитии инициативы масс, воспитания понимания массами того факта, что они-то и являются хозяевами этой жизни, могут и должны отвечать за состояние дел»

(Советская пресса, октябрь 1986)

После разговора в кабинете заведующегооба хирурга разошлись в разные стороны- Гаприндашвили в операционную, Самарцев – в учебную комнату, в которой в неизвестности томились студенты.

Аркадий Маркович шёл больничным коридором. Шёл ровным шагом, со всегдашним выражением сильно занятого человека, которому только текучка не позволяет решать самые сложные проблемы хирургии, и никто, раз увидев доцента Самарцева, не стал бы сомневаться в его способностях решить эти проблемы. Однозначность выражения несколько портила чуть заметная гримаса недовольства, слегка углубляющая тень в уголках губ. Самарцев досадовал.

Досадовал на себя, что не удержался в конце разговора с Гиви и смальчишествовал, заявив, что не верит в благополучный исход операции у огнестрела. Ну, выразил бы сомнение, осторожную недоверчивость – нет, в запальчивости чуть не брякнул классическое «этого не может быть, потому, что этого не может быть никогда». Да, после всех ломоносовских художеств на фоне разлитого перитонита, ничего хорошего быть не могло. Но прошли уже шестеро суток, шли седьмые, и все эти 144 часа имело место гладкое послеоперационное течение. Вот и стул, свидетельствующий о полном восстановлении моторики кишечника. Бред какой-то…

«Если бы в хирургии уместно было бы делать ставки, как в тотализаторе, я бы проиграл крупную сумму», – попытался сыронизировать Аркадий Маркович, но и самоирония не помогала. От того, что у больного Рыбакова восстановился спонтанный стул, хотелось скрипеть зубами! Не мог он восстановиться. Там должен был бы быть жесточайший парез кишечника, вздутый живот и прогрессирующая сердечно-лёгочная недостаточность, но вот поди ж ты…

«Зайти, посмотреть самому? – мелькнула мысль. – Ещё не хватало. Завтра будет профессорский обход, вот и посмотрим. В конце концов, цыплят по осени считают. Ещё неизвестно… ещё всё возможно».

Дав себе слово никогда больше не обнаруживать горячности перед кем бы то ни было, Аркадий Маркович вошёл в учебную комнату, извинился за опоздание, сел на своё место, поздоровался с обеими группами, открыл книжечку преподавателя, начал перекличку. Свои хирурги были все, кроме Булгакова. Он был первым по списку, и очень часто не присутствовал на занятиях.

– У Антона… Владимировича что, индивидуальный график? – не удержался доцент от вопроса старосте группы. – Чем он всегда так занят? Может, он вообще прогуливает?

– Он в операционной. Участвует в операции. Только что ушёл, ему нужно больную подавать, – послышалось с разных сторон.

Студенческая взаимовыручка была здесь на высоте. Хоть и приятно было, что все за одного, но Самарцев не мог не выразить недоумения, почему Булгаков вечно участвует в операциях, когда вся остальная группа на месте.

– Такое впечатление, что ваш товарищ торопится просто набить руку. Набить в ущерб основному институтскому курсу! Мы готовим из вас хирургов широкого профиля, а не филиппинских хилеров, – заметил он. – Всё хорошо в меру. Ладно, доктора, сегодня действительно операционный день, и довольно насыщенный. В плановой сегодня резекция желудка с биопсией, холецистэктомия, венэктомия по Бебкоку, два грыжесечения, пилоропластика по Джабулею . Я думаю, что будущим хирургам сейчас стоит последовать за своим товарищем, и, пользуясь случаем, ассистировать, ассистировать и ассистировать. А будущие гинекологи остаются на теоретическую часть. Давайте познакомимся. Берестова… Вы? Винниченко… Григорьев…

В акушерской группе числилось двенадцать человек, все наличествовали. Самарцев, произведя перекличку и аккуратно поставив галочки против каждой фамилии, приступил к занятию. Начал он с того, что ни акушерство, ни гинекология немыслимы без знания смежных клинических дисциплин, в первую очередь основ хирургии. Некоторое время Аркадий Маркович освещал общие вопросы. Это были вопросы обезболивания, асептики, антисептики, топографии, медицинской деонтологии.

Последнее он осветил несколько подробнее. Действительно, этика взаимоотношений в коллективе, отношения старших и младших, коллеги к коллеге, врача с больными и родственниками – краеугольный камень практической хирургии. Почти всё это студенты уже раньше слышали или читали. Самарцев знал, что повторяет азбучные истины, и нисколько не собирался поразить воображение слушателей. Он, как и любой хороший преподаватель, в первую очередь стремился к тому, чтобы обозначить свою систему изложения материала. Ощутив, что система его понята и оценена, что образовался живой нерв между ним и новой группой, Аркадий Маркович перешёл от общего к частному.