Лариса Бутырина - Априори Life 3

Проникнуться бы той верой в себя. Суметь до последнего вздоха выстоять на сцене жизни в костюме безупречного покроя и строго в тон ему деталями туалета со словами: «Добрый вечер, дамы и господа! Добрый вечер, дорогие партнеры». И невзирая ни на какие сложности, даже на необратимое прогрессирующее заболевание находить в себе силы быть ровней, и не жить по правилам, установленными другими. Идешь сквозь ад, – иди, не останавливайся, но непременно сохраняй свою цель, свое известное могущество. Ведь того, кто беззащитен, общество не защищает. Защищают разве что приближенные лица, сплоченная команда и своевременные процедуры по восстановлению. Однако с резким обострением болезни влияние и возможности заместителя резко возросли; едва только Фамулов стал отходить от дел, Арина Владимировна по праву иерархии мгновенно хватала в руки, оставшиеся без присмотра скипетр и державу. Больше всего, после того, как абсолютно состояться финансово (как страшный сон вспоминала она мусорские стены и форму убогого кроя), г-жа Кривощекова стремилась к влиятельности, – властолюбие заменяло у него почти все остальные пороки, уступая разве что патологической ревности и подозрительности. Достаточно было хоть мало–мальски представлять из себя личность, иметь свое мнение, методы, чувство вкуса и стиля, чтоб навсегда заработать для себя статус никчемности в партнерстве, и недюжинную моральную выносливость, чтоб противостоять этим нескончаемым нападкам и прессингу. Что ни говори, но можно вытащить женщину из ментовской среды, ментовку из женщины, увы, не вытравишь. И судьба мужчины во многом зависит от женщины, которая рядом с ним, причем неважно в личной жизни или в деловой. Она может либо поднять его до небес, либо уничтожить. Только такая, которая по-настоящему обладает женственными чертами характера, знает, что прекрасна и создает ощущение редкой наполненности повсюду, где бы ни появлялась, способна сделать мужчину мягче, способна сделать его слабее, а затем уже сама решить, что из этого с ним сотворить. Этим она и страшна. Но куда страшнее та, которая совершенно осознанно выбирает себе путь горделивости, своенравия и абсолютной чувственности. У таких даже улыбка на губах жестокая, если присмотреться в профиль. Потому что вся суть ее души – лицемерие, где давно уже нет места любви без сладострастия и дружбе без личного интереса. Единственные к кому она еще способна чувствовать неподдельную трепетность, это малодушные и юродивые существа, потому как, через заботу о них, она холит и лелеет свою собственною неполноценность. Именно при таком раскладе, полагаю, операция и возымела столь точный и пошаговый эффект. Ведь любое дело обречено на успех, если есть человек с необходимым набором качеств, способный быстро, правильно, а главное, беспрекословно выполнять все задания и поручения. К тому же, если некоторые войны и разыгрываются из-за женщины, то почему бы не быть той самой женщиной. С единственной, разве что поправочкой, – на любую роковую женщину всегда найдется та, что по моложе…

Я как сейчас помню это ее лицо в день ее назначения на пост регионального директора. Уверенное и ясное, оно светилось тайным удовлетворением и каким-то едва уловимым торжеством. Его странное выражение в момент ее слов благодарности в адрес покидающей должность фигуры, даже во мне вызвало тогда чувство ужаса и заставило содрогнуться, точно от холода, хотя воздух в зале был почти раскаленный. Странно, думал я в тот момент, глядя на нее безотрывно. Насколько прекрасной может оставаться женщина даже в подлости. Но время быстро уносит благодарность, – еще быстрее, чем красоту.

Пришлось даже выработать в себе беспристрастную внешность, равнодушное, отчужденное поведение, и невнимательность, на время «царствования» королевы, ведь это так прекрасно принималось ею за неразвитость или глупость. Удивительно, как все же слепнут от столь долгожданной власти вчерашние лакеи. Тщеславие. Но мне всегда казалось, что это все же истинно мужская слабость. Хотя кого сейчас, собственно, удивишь, – известный факт: бывают и дяди, как тети, и тети, как дяди. И, важное, что «тети» растеряли в условиях современной эмансипации, это загадочность. А вместе с ней и непредсказуемость. Забавные получаются с них существа. Но к счастью, настоящая власть, как правило, дается лишь тем, кто умеет ею распоряжаться. Остальным же отводится лишь поиграть во всемогущего и всесильного манипулятора, и само утверждаться за чужой счет путем давления и запугивания. Зрелище удручающее, надо признаться. Особенно в женском исполнении. Особенно в исключительных целях собственной наживы. Особенно присыпанных увядшими лепестками лозунгов и систем мотиваций. Таким бюджеты нужны только для получения личных качественных удовольствий, а уж какие суммы и под какие предлоги просирать – второстепенный вопрос.

В человеке сидит крыса, думала я тогда, глядя на женщину в деловом костюме. В человеке сидит крыса, которую никогда не утопить… Она может лишь спрятаться на какое-то время, претерпевая унижения и стесняющие условия ради количества звезд на погонах. Но учуяв мясистый кусок и момент затишья, она снова выползает из норы сраскрасневшимися глазами налитыми ненавистью. И неоспоримым плюсом в подобных ситуациях становится, если эти глаза преувеличивает твои недостатки, а еще лучше, если недооценивают твои достоинства.

Игорь вывел свой «порше» из узкого переулка на бульвар. По неосмотрительности задел «мерседес» и оставил царапину на его левом крыле, но, не обратив на это никакого внимания, он утопил педаль газа. Машина шла с большой скоростью. Приятно, что она так послушна в его руках. Это хоть немного рассеивало то мрачное чувство, словно цементом застывшее в его груди. Резкие маневры в вялом потоке автомобилей. Потоки воды на лобовом стекле. Пульсация грохочущей тьмы из динамиков акустической системы, со всего размаху бьющие в барабанные перепонки. И пронзительный звонок будто сквозь пелену сознания… Снова звонок – и ночь. Сквозь исчезающий сон проступают побледневшие знакомые очертания жилых сооружений. Снова звонок…

Бросив машину, как попало на внутренней парковке отельного комплекса, он поднялся на этаж, и едва успел закрыть дверь, как его потрясла безудержная дрожь, что пришлось опуститься на табурет в прихожей, втянуть голову в судорожно сведенные плечи, стиснуть между колен сложенные ладони и, сгорбясь, покачиваться. Тепло комнаты бурой усталостью просачивалось в него. Набегали тени. Чужая комната. Ночь… А сквозь тишину с улицы доносился тихий стук, словно в комнату пыталось пробраться нечто серое, безутешное, бесформенное, нечто более печальное, чем сама печаль, – далекая барабанная дробь, монотонный стук дождя.